«Молодая Гвардия» (Первая редакция, 1945 г)

- Я как посмотрела на степь, где мы столько песен спели, да на этот закат, и еле слезы сдержала. А ты часто видела меня, чтобы я плакала? А помнишь, когда стало темнеть?.. Эти всё идут, идут в сумерках, и все время этот гул, вспышки на горизонте и зарево, - должно быть, в Ровеньках, - и закат такой тяжелый, багровый. Ты знаешь, я ничего не боюсь на свете, я не боюсь никакой борьбы, трудностей, мучений, но если бы знать, как поступить… Что-то грозное нависло над нашими душами, - сказала Уля, и мрачный, тусклый огонь позолотил ее очи.

- А ведь как мы хорошо жили, ведь правда, Улечка? - сказала Валя с выступившими на глаза слезами.

- Как хорошо могли бы жить все люди на свете, если бы они только захотели, если бы они только понимали! - сказала Уля. - Но что же делать, что же делать! - совсем другим, детским голоском нараспев сказала она, и в глазах ее заблестело озорное выражение.

Она быстро сбросила туфли, надетые на босу ногу, и, подхватив в узкую загорелую жменю подол темной юбки, смело вошла в воду.

- Девочки, лилия!… - воскликнула выскочившая из кустов тоненькая и гибкая, как тростинка, девушка с мальчишескими отчаянными глазами. - Нет, чур моя! - взвизгнула она и, резким движением подхватив обеими руками юбку, блеснув смуглыми босыми ногами, прыгнула в воду, обдав и себя и Улю веером янтарных брызг. - Ой, да тут глубоко! - со смехом сказала она, провалившись одной ногой в водоросли и пятясь.

Девушки - их было еще шестеро - с шумным говором высыпали на берег. Все они, как и Уля, и Валя, и только что прыгнувшая в воду тоненькая девушка Саша, были в коротких юбках, в простеньких кофтах. Донецкие каленые ветры и палящее солнце, будто нарочно, чтобы оттенить физическую природу каждой из девушек, у той позолотили, у другой посмуглили, а у иной прокалили, как в огненной купели, руки и ноги, лицо и шею до самых лопаток.

Как все девушки на свете, когда их собирается больше двух, они говорили, не слушая друг друга, так громко, отчаянно, на таких предельно высоких, визжащих нотах, будто все, что они говорили, было выражением уже самой последней крайности и надо было, чтобы это знал, слышал весь белый свет.

- …Он с парашютом сиганул, ей-богу! Такой славненький, кучерявенький, беленький, глазки, как пуговички!

- А я б не могла сестрой, право слово, - я крови ужас как боюсь!

- Да неужто ж нас бросят, как ты можешь так говорить! Да быть того не может!

- Ой, какая лилия!

- Майечка, цыганочка, а если бросят?

- Смотри, Сашка-то, Сашка то!

- Так уж сразу и влюбиться, что ты, что ты!

- Улька, чудик, куда ты полезла?

- Еще утонете, скаженные!…

Они говорили на том характерном для Донбасса смешанном грубоватом наречии, которое образовалось от скрещения языка центральных русских губерний с украинским народным говором, донским казачьим диалектом и разговорной манерой азовских портовых городов - Мариуполя, Таганрога, Ростова-на-Дону. Но как бы ни говорили девушки по всему белу свету, все становится милым в их устах.

- Улечка, и зачем она тебе сдалась, золотко мое?- говорила Валя, беспокойно глядя добрыми, широко расставленными глазами, как уже не только загорелые икры, но и белые круглые колени ушли под воду.

Осторожно нащупывая поросшее водорослями дно одной ногой и выше подобрав подол, так что видны стали края ее черных штанишек, Уля сделала еще шаг и, сильно перегнув высокий стройный стан, свободной рукой подцепила лилию. Одна из тяжелых черных кос с пушистым расплетенным концом опрокинулась в воду и поплыла, но в это мгновение Уля сделала последнее, одними пальцами, усилие и выдернула лилию вместе с длинным-длинным стеблем.

- Молодец, Улька! Своим поступком ты вполне заслужила звание героя союза… Не всего Советского Союза, а скажем, нашего союза неприкаянных дивчат с рудника Первомайки! - стоя по икры в воде и тараща на подругу округлившиеся мальчишеские карие глаза, говорила Саша. - Давай квяток! - И она, зажав между колен юбку, своими ловкими тонкими пальцами вправила лилию в черные, крупно вьющиеся по вискам и в косах Улины волосы. - Ой, как идет тебе, аж завидки берут!… Обожди, - вдруг сказала она, подняв голову и прислушиваясь. - Скребется где-то… Слышите, девочки? Вот проклятый!…

Саша и Уля быстро вылезли на берег.

Все девушки, подняв головы, прислушивались к прерывистому, то тонкому, осиному, то низкому, урчащему, рокоту, стараясь разглядеть самолет в раскаленном добела воздухе.

- Не один, а целых три!

- Где, где? Я ничего не вижу…

- Я тоже не вижу, я по звуку слышу…

Вибрирующие звуки моторов то сливались в одно нависающее грозное гудение, то распадались на отдельные, пронзительные или низкие, рокочущие звуки. Самолеты гудели уже где-то над самой головой, и, хотя их не было видно, точно черная тень от их крыльев прошла по лицам девушек.

- Должно быть, на Каменск полетели, переправу бомбить…

- Или на Миллерово.

- Скажешь - на Миллерово! Миллерово сдали, разве не слыхала сводку вчера?

- Все одно, бои идут южнее.