Молодая Гвардия

Они издали заметили Улю, и когда она подошла к ним, они, тихо переговариваясь, продолжали смотреть в карту. Уля небрежным движением выгнутой кисти руки закинула за спину косы, павшие ей на грудь, и, обобрав по ногам юбку, опустилась возле на корточки, стиснув колени, и тоже стала смотреть в карту.

Дело, которое было уже известно Анатолию и Виктору и ради которого была вызвана Уля, было первым серьезным испытанием для первомайцев: штаб «Молодой гвардии» поручил им освободить военнопленных, работавших в лесхозе на хуторе Погорелом.

— Охрана далеко живет? — спрашивал Анатолий.

— Охрана живет по правую сторону дороги, уже в самом хуторе. А барак на отлете слева, возле той рощи, помнишь? Там раньше склад был. Они только нары сделали да обнесли вокруг проволокой. И всего один часовой… Я думаю, охрану выгоднее не трогать, а снять часового… А жаль: следовало бы их всех передавить, — сказал Виктор с злым выражением.

Виктор Петров сильно изменился с той поры, как погиб его отец. Он лежал в темной бархатной курточке и, мрачновато поглядывая на Анатолия своими смелыми глазами, покусывая сухую травинку, говорил как бы нехотя:

— Ночью пленные на замке, но можно взять Глованя с инструментом, он все сделает бесшумно.

Анатолий поднял глаза на Улю.

— Как твое мнение? — спросил он.

Хотя Уля не слышала начала их разговора, она с тем мгновенным пониманием с полуслова, пониманием, которое с самого начала их деятельности установилось у них само собой, сразу схватила сущность того, чем был недоволен Виктор.

— Я Витю очень хорошо понимаю: правда, хотелось бы уничтожить охрану. Но мы еще не созрели для таких операций, — сказала она своим спокойным и свободным грудным голосом.

— И я тоже так думаю, — сказал Анатолий. — Надо делать то, что проще и ближе всего ведет к цели.

К вечеру другого дня они сошлись поодиночке в лесу под хутором Погорелым, на берегу Донца, пятеро — Анатолий и Виктор, их товарищи по школе Володя Рагозин, Женя Шепелев, самый младший из них, и Борис Гловань. Все они были вооружены револьверами. У Виктора была еще старинная отцовская «финка», которую он теперь всегда носил на поясе под бархатной курточкой. Борис Гловань взял с собой щипцы-кусачки, «фомку» и отвертку.

Стояла свежая, безлунная, звездная ночь ранней, южной осени. Ребята лежали под правым крутым берегом реки. Кустарник, подступивший здесь к самому берегу, шевелился над ними, река чуть светлела и катилась почти бесшумно, только где-то пониже у обвалившегося берега тихие струи ее, то ли просачиваясь сквозь поры обвалившейся земли, то ли затягивая и вновь отпуская какую-то лозинку, изливали посасывающий и причмокивающий звук, будто теленок матку сосал. Противоположный низкий степной берег терялся в мутной чуть серебристой мгле.

Они дожидались полуночи, когда произойдет смена караула.

Так была таинственна и прекрасна эта ночь ранней осени, с этой чуть серебристой туманной дымкой за рекой и с этим посасывающим и причмокивающим, каким-то детским звуком, что каждый из ребят не мог отделаться от странного чувства: неужели они должны будут расстаться и с рекой и с этим звуком и вступить в борьбу с немецким часовым, какими-то проволочными заграждениями, запорами? Ведь и река и этот звук — все это было так близко и знакомо им, а то что предстояло им сделать, они должны были делать впервые, — никто из них даже не представлял себе, как это будет. Но они скрывали друг от друга это чувство и шопотом говорили о том, что им было близко.

— Витя, ты помнишь это место? Ведь это то самое, правда? — спрашивал Анатолий.

— Нет, то чуть пониже, вон, где обвалилось и сосет. Ведь мне пришлось с того берега плыть, я все боялся, что тебя стащит пониже прямо в вир.

— Задним числом сказать, я все-таки здорово перетрусил, — с детской улыбкой сказал Анатолий: — ведь я почти уже захлебнулся.

— Мы с Женькой Мошковым выходим из лесу и — ах, чорт тебя дери! И я, главное, еще плавать не умел, — сказал очень худой, долговязый парень Володя Рагозин в насунутой на глаза кепке с таким длинным козырьком, что совсем не видно было его лица. — Нет, если бы Женька Мошков не кинулся с обрыва прямо в одежде, тебе его бы не вытянуть, — сказал он Виктору.

— Конечно, не вытянуть, — сознался Виктор. — А что было еще слышно о Мошкове?

— Ничего, — сказал Рагозин. — Да что, младший лейтенант, да еще в пехоте! Это же самый низовой командир, они, брат, гибнут, как семечки…

— Нет, у вас Донец — тихий, вот у нас Днестр-это Да, речка! — приподнявшись на локте, сказал Боря Гловань, блеснув во тьме белыми зубами. — Быстрый! Красавец! У нас, если утонешь, так не спасешься. И потом, слушай, что это у вас за лес? Мы тоже в степи живем, но у нас такой лес по Днестру! Осокори, тиссы — не обхватишь, вершины — под самое небо…

— Вот ты бы там и жил, — сказал Женя Шепелев. — Это все-таки возмутительно, что людям не удается жить там, где им нравится… Все эти войны и вообще… А то бы жили каждый где кому нравится. Нравится в Бразилии — пожалуйста, я бы себе жил спокойно в Донбассе. Мне лично тут очень нравится.