Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)

Борис Солоневич Молодежь и ГПУ Жизнь и борьба советской молодежи

«Его Императорскому Высочеству Великому Князю Андрею Владимировичу в знак глубокого уважение и преданности.

Автор

София, 6-4-37.» автограф на книге

Вместо пролога

Воспоминания…

Которых нет сил позабыть…

Сквозь жизненной бури туманы

От сердца к ним тянется нить…

Год 1920

Яркое, солнечное утро конца крымской осени… 1920 год, год отлива последней волны Белой Армии, раздавленной девятым красным валом…

Гражданская война окончена. Больше шести лет напрягались силы страны в непрерывных войнах — сперва на границах — с внешним врагом, а потом — по всему лицу обширной русской земли — в братоубийственной борьбе за право строить жизнь по диаметрально противоположным принципам…

В этой страшной борьбе выиграла красная сторона.

* * *

На палубе американского миноносца пусто. В жизни его кочующего по морям маленького мирка этот берег — только один из многих.

Я стою на баке, незаметно для самого себя крепко впившись руками в поручни, и не слышу ровного гула машин и не чувствую ритмичного покачивание судна. Из утреннего тумана выплывает земля моей Родины…

Я с жадностью смотрю, как растут и ширятся очертание крымского берега, как в светло-сиреневой дымке все яснее вырисовываются острые пики гор и выползает покрытый лесом, как густой шерстью, массив каменной глыбы — Аю-Дага.

И никогда — ни раньше, ни потом — я не чувствовал так остро и так жадно тяги к России, как тогда, 16 лет тому назад, возвращаясь из Константинополя в Крым.

Из Севастополя, кипевшего жизнью и бодростью и находившаяся тогда под властью белых, мне пришлось выехать по делам Американского Красного Креста на несколько дней в Константинополь, и там неожиданное известие о начавшейся эвакуации армии ген. Врангеля ошеломило меня. Передо мной во всей своей трагичности встал вопрос — оставаться ли на чужбине или возвращаться на Родину, под чьей бы властью она ни была.

В душе разыгралась буря мучительных противоречий. Победило желание остаться на родной земле, разделить с другими тревоги и опасности будущего, продолжить свою работу и свою борьбу на пользу Родине, и вот быстроходный американский миноносец несет меня обратно к русским берегам…

Все ближе… Вот уже видны сползающие к морю ялтинские улицы, белая колонна маяка, длинная коса гранитного мола.

Мимо проходит несколько пароходов, наполненных пестрой массой беженцев. Порт кипит странным оживлением. Груды ящиков, тюков и бочек беспорядочной кучей навалены на молу и у пакгаузов. Суетящиеся люди торопливо и словно украдкой снуют между зданиями, появляются то здесь, то там, что-то носят, что-то грузят, но во всей этой лихорадке чувствуется что-то странно нездоровое… Изредка гремят одиночные выстрелы, еще более усиливая тревожное впечатление от всей картины.

Гул машин ослабевает, и миноносец пришвартовывается к бочке. Группы матросов собираются на палубе, дожевывая завтрак, и с любопытством толпятся у поручней, оживленно обмениваясь мнениями о непонятных для них событиях, творящихся в этой странной, громадной стране — России.

За моей спиной появляется черная физиономия негра-кока.

— Сэр, капитан просит вас к себе, — дружески оскаливая белые зубы, говорит он.

В кают-кампании молодой стройный розовощекий капитан, выглядящий почти юношей, приветливо встречает меня.

Счастливец! Душа его спокойна. Долг — ясен и прост. Он только мимохожий зритель, а не участник разыгрывающейся на одной шестой части мира драмы…

— Я, к сожалению, не могу доставить вас в Севастополь. По моим сведениям эвакуация там уже заканчивается. Мне приказано идти в Керчь, а потом — обратно в Константинополь. Я знаю, что вы наш сотрудник и начальник скаутов. И, если хотите, мы доставим вас обратно.

Но мучительные часы утреннего раздумья уже сзади.

— Спасибо, капитан. Но я хотел бы высадиться на берег.

— Но вы знаете, — серьезно предупреждает американец, — что вам придется столкнуться с большевиками. А это дело, говорят, не шуточное. Вы сильно рискуете.

— Я знаю все это… Но как бросить Родину в несчастье? Может быть, молодые силы ей еще пригодятся… У нас в России, капитан, говорят: чему быть — того не миновать!

— Ну что-ж, ваше дело… Я прикажу подать катер… Прощайте, — тепло и задушевно говорит он, крепко пожимая мне руку. — И… и, знаете что? — на вашем месте я поступил бы точно так же…

Катер мчит меня к молу… Последние метры, а там — какая-то новая жизнь. Наконец — легкий толчок, «good luck!» молоденького лейтенанта, и я в России.

Впереди новая эпоха, суровая и яркая. А опасности? Ну, так что-ж? Разве мне не 20 лет?..

Год 1934

Прошло четырнадцать долгих, долгих лет…

Глухой северный лес, молчаливый и угрюмый. Я бреду на запад, оставив сзади колючую проволоку концентрационного лагеря, длинный ряд тяжелых, полных лишений и страданий лет и горечь разбитых иллюзий…