Молодинская битва. Риск

Меньше половины тумена доскакало до главных крымских сил. Теребердей мурза пал ниц к ногам Девлет-Гирея:

— Ты волен, о великий из великих, отсечь мою голову или переломить хребет, но русских оказалось слишком много для одного тумена. Мои воины не отступили без приказа, их храбрости можно позавидовать, но… Весь лес заполнен полками гяуров.

Хан со злостью пнул в бок мурзу Теребердея и ушел в свой шатер. Думать. Вскоре он велел позвать Дивей-мурзу и долго с ним совещался. Когда же лашкаркаши вышел от хана, то приказал всему войску переправляться через Пахру как можно быстрее и на левом берегу изготовиться для встречи русских полков.

Князь же Воротынский, как только был отбит первый штурм, велел ертоульцам, призвав им на помощь ратников-добровольцев, рыть глубокий ров перед стенами гуляй-города. Он был вполне уверен, что уже на следующий день нападение повторится, но еще большими силами.

Не меньше трех-четырех туменов пошлет Девлетка…

Не приостановил князь земляных работ даже после того, как лазутчики из порубежных казаков стали присылать гонцов с вестью, что крымцы переправляются через Пахру, но дальше не идут, а изготавливаются к встречному бою.

Подтвердили переход крымцев к обороне и доставленные порубежниками языки.

Князь Воротынский позвал своих бояр.

— Девлетка хочет, чтобы я по нему ударил. Стоит ли? — спросил он и стал терпеливо ждать ответа.

Не вдруг решишься высказаться по такому трудному вопросу. Князь, понимая это, не торопил. Пусть подумают.

— Нет! — наконец твердо сказал Никифор Двужил.

— Нет! — повторил Косьма.

— Нет! — поддержал Двужила Селезень.

— Спасибо. Сомнение меня было взяло, теперь вижу — зря. Дивей-мурза схитрить хочет, только не выйдет у него его хитрость.

— Не гопай, князь, не перепрыгнувши. Дивея-мурзу еще заставить нужно, чтоб повернул он на нас. Еще один полк послал бы ты, князь, травиться[249] с нехристями. Без решительного, понятно, боя. По первоначалу ты так и сказывал: травить Правой и Левой рукой да опричниками, теперь же всего одним хочешь отделаться.

— Тогда не так ясно все было. Но подумаю.

Два полка отпустить от себя — заметно сил поубавится, но и надеяться на авось, собрав под руку всю рать, тоже рискованно. А ну Девлетка плюнет на все и повелит туменам своим нестись к Москве. Пока подоспеешь, он все порушит, что за год успели люди отстроить. Может, конечно, ополовиненный Сторожевой полк, в монастырях упрятанный, задержать крымцев на день-другой, но может и не смочь, тогда — конец Москве. А главному воеводе такое не простится ни царем, ни людом русским. К тому же пятно на славный род их ратный. Позорное пятно. Несмываемое!

Велел звать первого воеводу Передового полка и второго воеводу полка Правой руки.

Первым прибыл князь Одоевский. Настороженный. Опасавшийся, что вновь полку будет поручено неблагодарное для ратной славы дело, и князь Михаил Воротынский, уловивший его состояние, поспешил успокоить, став объяснять суть предстоящего, не ожидая прибытия Андрея Хованского. Начал с вопроса:

— Гнетет позор бегства? И стыд глаза к долу клонит?

— Всем же не объяснишь, что приказ такой ты отдал…

— Объяснишь. Только повремените с князем Шереметевым еще малое время. Пока же — славное предприятие тебя ждет. Вместе с опричным князем Хованским татар станешь задорить, аки псов цепных, чтоб не решились те идти на Москву, имея за спиной своей рать русскую. До тех пор будете зуботычить, пока не сорвутся они с цепи и не навалятся на гуляй всей силой.

Заметно ободрился Одоевский, и когда вошел Хованский, встретил его не потупленным взором, а светло-радостным.

Долго князь Воротынский вел разговор с приглашенными воеводами, определяя, как ловчее их полкам вести себя. Остановились в итоге на том, чтобы каждый полк разделить на три части и клевать крымцев со всех сторон. По мнению воевод, такие действия поддержат крымцев во мнении, что лес напичкан русскими ратниками.

— Не забывайте помогать порубежникам лазутить, — напутствовал на прощанье воевод князь Воротынский. — Я пошлю десятка два станиц, чтоб каждое шевеление татарское мне известно становилось тут же, а наше бы — не доходило до Девлетки.

— Как не помочь? Пособим. Особенно, если в переплет какой станица попадет.

— Ну, тогда с Богом.

Перекрестились на иконы, висевшие в красном углу просторной горницы, и, надев шеломы, решительно шагнули за порог.

Михаил же Воротынский, державшийся с воеводами уверенно, подпер кулаком щеку, чтоб не сникла вовсе голова, отягощенная беспокойными мыслями. Оставшись в одиночестве, один на один с собой, он мог позволить себе расслабиться, дать волю сомнениям, не сдерживать смятение душевное, ибо прекрасно понимал, какую великую ответственность взвалил на свои плечи.

Много времени, однако, чтоб унынию потворствовать, у князя просто не было, и вновь усилием воли он заставил себя думать и рассуждать, мысленно он как бы оказался сразу в двух вражеских шатрах: Дивей-мурзы и хана Девлет-Гирея.