Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества

В этой формулировке диалектического противоречия яснейшим образом выражен специфический характер гегелевской диалектики. Но здесь одновременно становится ясным и то, почему возникающая материалистическая диалектика не могла обратиться к другим существовавшим формам диалектики, а лишь к диалектике, сформулированной Гегелем. Единство противоположностей было известно еще античной философии, а в европейской философии coincidentia oppositorum, начиная от Николая Кузанского и до Шеллинга, всплывало постоянно. Однако противоречие между снятием и снятым всегда оставалось нерешенным. Мы хотим сказать, что у идеалистических диалектиков постоянно побеждает статически снятое над движением снятия. Почти каждая существующая религиозная тенденция или по меньшей мере разновидность тенденции укрепляет это направление мышления. Действительно, если бог должен быть точкой объединения противоречий, то любое религиозное воззрение стремится абсолютизировать снятость бытия. Мы увидим ниже, что такая тенденция налицо и у Гегеля, из-за чего он часто с высоты своего специфического понимания противоречия и снятия опускается на уровень своих предшественников.

Несмотря на эти непрерывные и неминуемые рецидивы, связанные со всеобщей ограниченностью идеалистической диалектики, новое понимание диалектики означает огромный шаг вперед, ибо только таким образом может в действительности быть мысленно репродуцировано и адекватно отражено непрерывное движение снимающих себя и вновь полагающих противоречий. Чтобы достичь адекватности и последовательности, эта гениальная мысль Гегеля должна была быть материалистически "вывернута наизнанку". Нужно было ясно понять, что все это диалектическое движение является объективным, независимым от сознания законом движения предметов. Только при таком понимании постоянно обновляющееся движение может быть понято как такое движение, которое не иллюзорно, не достигает состояния покоя в некоем "боге" или духе. Мы приводим лишь одно, разумеется важное, определение Маркса с тем, чтобы читатель уже здесь мог ясно себе представить, что материалистическая диалектика связана с гегелевским пониманием противоречия и его преодоления, снятия, а также для того, чтобы показать с очевидностью, что материалистически развертываемая формулировка этой проблемы выглядит совершенно иначе, чем гениальная идеалистическая догадка Гегеля.

В "Капитале" Маркс говорит о противоречиях в процессе товарообмена: "Развитие товара не снимает этих противоречий, но создает форму для их движения. Таков и вообще тот метод, при помощи которого разрешаются действительные противоречия. Гак, например, в том, что одно тело непрерывно падает на другое и непрерывно же удаляется от последнего, заключается противоречие. Эллипсис есть одна из форм движения, в которой это противоречие одновременно и осуществляется и разрешается"[27].

При всех ограничениях, возникающих из природы: идеализма, в гегелевской диалектике остается живой тенденция, в соответствии с которой снятие частных моментов одновременно предполагает их сохранение. Тем самым возведение отдельных предметов и связей в абсолют означает у Гегеля не угасание конкретных свойств, а сохранение их вплоть до эмпирических особенностей предметов и их связей. Об этом говорит Гегель в своем первом полемическом выступлении против Фихте — в тесной связи с вышеприведенной цитатой о снятии противоречий. "Философия, разрывая, не может полагать разорванные [стороны], не полагая их в абсолюте… это соотнесение с абсолютом не является снятием обеих… но они должны оставаться в качестве разорванных и не утрачивать этого своего характера, поскольку они полагаемы в абсолюте или же абсолют полагаем в них"[28].

Эта концепция имеет для Гегеля два тесно связанных друг с другом последствия.

Прежде всего, в объективной диалектике возникает широкое поле для эмпирического исследования, для непредвзятого исследования того, что действительно существует во внешнем мире, в природе и в обществе. От того, что понимание Шеллингом снятия противоречий в непосредственности "интеллектуальной интуиции" приводит к стиранию эмпирической предметности, неизбежно возникает все более произвольный формализм его построений.

Философский метод исследования становится грубой и исключающей все другое противоположностью эмпирического исследования. Философ, конструируя с суверенных высот "интеллектуальной интуиции", чувствует себя все менее и менее обязанным считаться с фактами и связями эмпирической действительности.