Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества

Несмотря на всю резкость этой формулировки, нельзя упускать из виду то, что Гегель здесь говорит об отдельном деятельном индивиде, и эти его рассуждения ни в коей мере не противоречат его полемике с тем насилием над природой, которое присуще спекулятивному идеализму Фихте, и не снимают эту полемику. Маркс солидаризировался с этой позицией Гегеля, сохранившейся и в его поздних работах. Лафарг рассказывает, что Маркс любил цитировать такое гегелевское высказывание: "Даже преступная мысль злодея величественнее и возвышеннее всех чудес неба"[10].

В такой резкой формулировке Гегель подчеркивает специфическую сторону социального развития человека в отличие от развития природы. И если применительно к природе Гегель даже не замечает развития, то он, благодаря такому разграничению, по крайней мере затрагивает существо общественного развития, а именно то, что люди сами делают свою историю. Маркс, учитывая в процессе познания объективность и единство истории природы и истории общества, подчеркивал их различие. Например, в том месте, где он в связи с идеей Дарвина говорит о естественной технологии и о необходимости создания критической истории технологии. "И не легче ли было бы написать ее, так как, по выражению Вико, человеческая история тем отличается от истории природы, что первая сделана нами, вторая же не сделана нами?"[11].

Историю человечества Гегель, подобно Вико, чувствовал верно, несмотря на то что историю природы он недооценивал и мистифицировал. Понимание и признание того, что гегелевская концепция истории не только дает возможность содержательного и во многих отношениях истинного изображения истории, но и заключает в себе многие существенные методологические положения исторической науки, не означает, что в нем не сказалась мистифицирующая сторона "отчуждения" (EntauBerung). Из-за стремления к целостности концепции Гегель сам устраняет то, что с основательностью, кропотливостью и проницательностью было им достигнуто при воспроизведении исторического процесса. Мы уже говорили о том, что исторический процесс как, целое имеет цель, а именно снятие самого себя, свое возвращение в самотождественный субъект-объект; согласно уже известному нам гегелевскому пониманию истории в целом (Gesamt-geschichte), она представляет собой "отчуждение" во времени. Поэтому превращение истории в абсолютный субъект есть упразднение (Aufhebung) времени, что является естественным следствием упразднения предметности. По этой причине, однако, диалектический процесс исторического развития оказывается зажатым в мистические рамки и вновь всплывают религиозные категории творения — начало времени и его конец. Более того, начало и конец самого исторического процесса должны совпасть, т. е. в начале истории должен быть заложен ее конец. Здесь мы имеем дело с устранением гениальной концепцией себя самой, вызванным безмерно широкими обобщениями, это мы уже однажды констатировали, рассматривая гегелевскую телеологию. Гегель вполне однозначно высказывается об отмеченном характере истории: "Но эта субстанция, которая есть дух, есть становление его тем, что он есть в себе; и лишь как это рефлектирующееся в себя становление духа в себе поистине есть дух. Он есть в себе движение, которое есть познавание, превращение указанного в-себе[бытия] в для-себя[бытие], субстанции — в субъект, предмета сознания — в предмет самосознания, т. е. в предмет, в такой же мере снятый, или в понятие. Это движение есть возвращающийся в себя круг, который свое начало предполагает и только в конце его достигает"[12].