Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

Если когда‑нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем — не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь…

«Реквием»

Империя точно так же пыталась достать К. Ясперса, но порвать его связь с внутренним морем все же не смогла, как ни старалась. В годы нацистского правления Карлу Ясперсу, либералу, женатому на еврейке, запретили преподавать и публиковать свои работы. За взятку— этой болезни подвержены все этатистские режимы — ему удалось узнать точную дату, на которое была намечена депортация в концентрационный лагерь его и жены. До этой даты оставалось восемь лет. (Империи любят планировать). Все эти годы К. Ясперсу, отстраненному от преподавания и лишенного возможности публиковать свои работы, исправно привозили продукты и дрова, как профессору университета. (Ordnung muss sein!)

За несколько дней до запланированного срока депортации Ясперса спасли американцы, вошедшие в город. Но все восемь лет обреченный профессор, с которым поддерживали связь только самые близкие и верные друзья, неустанно трудился — писал книги. Остальные задавали недоуменные вопросы: «Зачем вы пишете? Ведь публиковаться вам запретили, а после депортации из ваших рукописей вряд ли что сохранится».

Вынести все это позволял только образ родного моря — в душе. Если в детстве Карл Ясперс признавался, что его родной город вызывал у него ощущение «тоски по родине», то на закате жизни он мог бы сказать, что это же ощущение у него вызывали все места, где ему пришлось проживать. Только вокруг обретенного в детстве внутреннего моря он чувствовал себя дома.

* * *

Иногда прослеживание аналогий между вещами объясняет много больше, чем рассмотрение вещей по отдельности. То же можно сказать и о человеческих судьбах. Когда размышляешь о море, которое существовало в душе Карла Ясперса, невольно вспоминаешь жизнь русского писателя — экзистенциалиста А. С. Грина, автора «Алых парусов». Когда его будили ночью и подробно расспрашивали, как пройти из Лисса в Зурбаган, он всегда описывал путь неизменно, во всех мельчайших деталях, каждый поворот, каждый мост, каждое дерево у дороги. Будившие его заключали пари, спутает или не спутает ли он эти детали, описывая вымышленный мир, всячески пытались сбить его, прерывали, уточняли путь, задавая самые каверзные вопросы. Они полагали, что фантазия это произвол, и два раза представить одно и то же стереотипно она не в силах. Но они просто не понимали, что А. Грин не воображал себе этот мир периодически — он непрерывно жил в нем, изредка выбираясь в мир реальный. Он не просто воображал себе дорогу из Лисса в Зурбаган — он помнил ее наизусть, потому что ходил по ней тысячи раз. Потому что он жил там, у себя на внутренней родине, а не на внешней чужбине, где пребывал вынужденно. Чужбина не любила его.

Грин был на чужбине полным неудачником.

Он даже родился на чужбине (так однажды сказал о себе К. Ясперс).

А. Грина постоянно били дома, его исключили из училища. У него рано умерла мать, ему пришлось жить с мачехой и добывать деньги тяжким трудом. Родина была для него чертом и чужбиной. Несчастья преследовали его и в зрелые годы. Вот что пишет К. Г. Паустовский: