Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

Сегодняшние медики, памятуя об участи Ламетри, предпочитают не озвучивать свое вульгарно — материалистическое кредо, но втихомолку придерживаются все тех же воззрений. В большинстве своем они тоже думают, что душа — это понятие, неуместное в точной медицинской науке. У хирургов и терапевтов, а также у всех, кто занят лечением соматических заболеваний, нет ни малейшего сомнения на этот счет. Но в несколько иной ситуации находятся психиатры, психоневрологи, психотерапевты и психологи, короче говоря, все те люди, в название профессии которых входит слово «душа» («псюхе»). Если эта душа — всего лишь пустое слово, которое не обозначает ничего, то, выходит, и все науки, начинающиеся со слова «психо», — это науки ни о чем.

Возможна ли психиатрия (психоневрология, психология, психотерапия) как наука?

Вот какой вопрос, в сущности, пришлось решать Карлу Ясперсу уже в своей диссертации. Двигался он при решении этого вопроса неспешно, почти на ощупь, исходя из самоочевидностей, поскольку был одним из первопроходцев в психиатрической науке.

Для начала надо признать: самоочевидно, что настоящая наука не может не иметь теории, к совокупности опытов и наблюдений наука не сводится. Наука не может вечно изобретать один и тот же велосипед. Результаты опытов и наблюдений, произведенных в прошлом, должны обобщаться в теории и приниматься во внимание наукой современной.

Таким образом, даже наука, основанная на опыте, должна иметь историю и теорию. Поэтому‑то Карл Ясперс счел необходимым начать свою диссертацию с исторического экскурса, который на самом деле был скрыто — теоретическим экскурсом (по причине аллергии психиатров на теорию).

Самоочевидно, что ностальгию, известную со времен античности, уже изучали на протяжении веков. Самоочевидно и то, что начинали при этом не с нуля и велосипед всякий раз не изобретали заново: хотя бы из научного любопытства всякий исследователь ностальгии интересовался, чего достигли его предшественники. В результате постепенно складывалось и развивалось теоретическое представление о ностальгии. И, рассматривая вклад медиков прошлого в исследование ностальгии, можно не просто описывать исторические представления о ней, но и втихомолку искать научное определение ностальгии.

Известно, однако, что исследователь может найти только то, что он ищет. Если послать человека на перекресток и велеть ему заниматься там наблюдением, он непременно спросит, что именно ему следует наблюдать. Если, по совету эмпириков, сказать, чтобы он вначале наблюдал вообще, непредвзято, рассматривая себя как чистую дощечку, а потом обобщил свои наблюдения, он только покрутит пальцем у виска. Любые наблюдения предваряются в науке гипотезой: вначале формируется некоторое теоретическое представление о том, что будет наблюдаться, а затем уже с помощью наблюдений и экспериментов эта гипотеза либо подтверждается, либо опровергается.

Мы намереваемся наблюдать, что написано в литературе о ностальгии. Нам откроется в наблюдении только то, что мы готовы увидеть. Мы ищем описания ностальгии. Но при этом мы должны представлять себе достаточно отчетливо еще до наблюдений, что это такое — ностальгия.

Так что же мы найдем в библиотеке, штудируя литературу прошлого о ностальгии? Если использовать сегодняшний компьютерный сленг, можно выразиться так: что мы получим, введя в поисковик слово «ностальгия»? Карл Ясперс без особого удивления констатирует, что в результате произведенного поиска мы получим не только библиографию трудов психиатров. Эти труды как раз составят меньшинство в списке. А преобладать в нем будут всяческие поэтические произведения, элегические воспоминания о былом, литературные источники, музыкальные творения, включая многочисленные народные песни.

Возникает вопрос: что историку психиатрии следует исключить из рассмотрения, а что оставить? Говоря иначе: где начинается психиатрия и где она заканчивается? Читая книги и статьи о тоске по родине, Карл Ясперс понял, что такую четкую границу провести нельзя. Искусство, медицинская наука, народная мудрость — все это плавно перетекает друг в друга, когда речь заходит о ностальгии.

Медицина в Европе — это медицина университетская, а не узкопрофильная, как в России. Как чванливый сантехник считает пустозвонами всех, кто знает что‑то, выходящее за пределы сантехнической мудрости о конкретных тарельчатых унитазах и новейших фановых трубах, так и узкопрофильный медик в России считает своим долгом борьбу со всякой «пустопорожней философией и поэзией». В Европе же эрудиция врачей, привыкших в университете уважать представителей других наук и отраслей культуры, простирается удивительно далеко. Они ничего не отбрасывают сходу, а во всем ищут какое‑нибудь «рациональное зерно».