Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

Этот выбор я сделал в 1902 году в Сильс — Марии. В направленном родителям меморандуме с просьбой принять мое решение о переходе от юриспруденции к медицине я написал тогда — в неуклюжем своем стиле: «Мой план таков: я сдаю после положенного числа семестров государственный экзамен по медицине. Если к тому времени я еще буду верить, как сейчас, что у меня есть способности, я перейду к психиатрии и психологии. В этом случае я для начала стал бы врачом в психиатрической клинике. В будущем я, наверное, был бы склонен выбрать научное, академическое поприще в области психологии, как, например, Крепелин в Гейдельберге, но об этом боюсь и заикаться, так как я не уверен в себе; все будет зависеть от моих способностей. Лучше всего скажу так: я изучаю медицину, чтобы стать курортным врачом или врачом — специалистом, скажем — психиатром. А там — добавляю про себя — поглядим. В конце концов, если я не найду в себе смелости или сочту, что у меня нет способностей, чтобы заниматься наукой, то сильно убиваться не стану».

Выбрав медицину, я решил, что важнее всего для меня — познакомиться с реальной жизнью. Об изучении ее я заботился всячески, используя все доступные мне способы. В университете учился старательно и с величайшей охотой использовал самые разнообразные возможности для познания. Путешествуя, стремился увидеть все, что только возможно: природу, исторические города, произведения искусства.

И все‑таки основной вопрос — как следует жить — оставался нерешенным. Учеба в университете представлялась лишь этапом в жизни, делом временным. Она, разумеется, была нужна — как подготовка к будущей профессии. Но это еще не была сама жизнь. Не читая философов, поскольку время мое было заполнено изучением специальных дисциплин, я все‑таки беспрестанно философствовал, хотя и без метода. Лекции по философии в университетах я скоро перестал посещать, поскольку на них говорилось не о том, что мне было важно. У меня возникла антипатия к профессорам философии, потому что они, на мой взгляд, имели чересчур большие личные претензии и были слишком безапелляционными в суждениях. Только Теодор Липпс в Мюнхене произвел на меня впечатление как личность. Однако то, о чем он читал, меня не интересовало — за исключением геометрически- оптических иллюзий, изучению которых он содействовал весьма изобретательно. Но ведь это была всего лишь одна из частных тем в рамках психологии, не более того.

На все решения в моей жизни оказывало свое воздействие и еще одно принципиальное обстоятельство. Я с детства был болен (бронхоэктатическая болезнь и сердечная недостаточность). Порой на охоте я горько плакал где‑нибудь в укромном уголке леса, не в силах двинуться дальше от сердечной слабости. Лишь когда мне исполнилось восемнадцать, Альберт Френкель в Баденвайлере поставил мне диагноз. До этого из‑за неправильного лечения меня мучили частые приступы лихорадки. Отныне я стал учиться строить жизнь, применяясь к своему недугу. Я прочел статью Р. Вирхова, где детально описывалась моя болезнь и делался прогноз: такие больные обречены умереть от общей интоксикации самое позднее на третьем десятке лет. Я понял, в чем заключается суть лечения. Понемногу я освоил его методы, некоторые из них разработал сам. Регулярно применять их было невозможно, пока я вел обычный образ жизни здорового человека. Если я хотел работать, приходилось идти на риск и делать то, что вредно для здоровья. Если я хотел остаться в живых, нужно было поддерживать строжайший режим и отказываться от всего вредного для здоровья.

Между этими Сциллой и Харибдой проходила моя жизнь. Были неизбежны частые перерывы в работе из‑за приступов слабости и интоксикации организма. Приходилось снова и снова выбираться из этого состояния. Заботясь о здоровье, нельзя было позволить болезни стать содержанием жизни. Задача состояла в том, чтобы правильно лечить болезнь, почти не думая о ней, и работать так, будто ее не существует. Надо было мобилизовать для лечения все силы, не уходя при этом в болезнь. Я снова и снова делал ошибки. Необходимости, которые диктовал недуг, вмешивались в мою жизнь ежечасно и нарушали все мои планы. Я опускаю здесь подробности, о которых скажу позже.

Следствием болезни было то, что я не мог принимать участия в забавах и развлечениях молодежи. Вылазки на природу полностью прекратились уже с началом университетской учебы. Верховая езда, плаванье, танцы были исключены. С другой стороны, болезнь не позволила мне исполнить долг гражданина и мужчины — отслужить в армии, а тем самым исключила и опасность погибнуть на войне. «Надо болеть, чтобы дожить до старости» — гласит китайская пословица. Поразительно, какая любовь к здоровью развивается у больного, недуг которого не прогрессирует. Остатки здоровья становятся тогда более осознанными, доставляют счастье. Наверное, тогда чувствуешь себя более здоровым, чем нормальный, ничем не болеющий человек.