Молодой Погодин

Три тома своих повестей Погодин посвятил «старому другу в воспоминание о 1825, 26, 27, и 28 годах». Увидев это посвящение, Николай Иванович Трубецкой (брат Александры Ивановны) воскликнул: «Ах, да это вы мне посвятили!» — «И мне», — подхватила Александра Ивановна. «Обоим», — ответил Погодин (III, 373). 1825–1828 — это годы, когда он еще мог надеяться на счастливую развязку отношений с княжной Трубецкой.

Таковы основные события жизни Погодина до 1832 года.

* * *

В 1832 году в продажу поступили «Повести Михаила Погодина» в трех частях. «Повести» были встречены недоброжелательным отзывом «Московского телеграфа» (1832, № 9, с. 97–99) — его редактор, Н. Полевой, постоянно выступал в роли противника и оппонента Погодина — и положительной рецензией в «Телескопе», где отмечалось, что у автора «нет недостатка в средствах быть верным живописцем русского народного быта»[4].

Именно это качество оценил в Погодине Белинский, когда в 1835 году включил его имя в число шести писателей, составляющих «полный круг истории русской повести»[5]. «Мир его поэзии, — писал Белинский о Погодине, — есть мир простонародный, мир купцов, мещан, мелкопоместного дворянства и мужиков, которых он, надо сказать правду, изображает очень удачно, очень верно. Ему так хорошо известны их образ мыслей и чувств, их домашняя и общественная жизнь, их обычаи, нравы и отношения, и он изображает их с особенною любовию и с особенным успехом»[6].

Однако живописанием простонародного быта проза Погодина не исчерпывается. В его трехтомник включена и светская повесть с элементами сатиры («Как аукнется, так и откликнется»), и авантюрная «страшная повесть» «Васильев вечер», и повести из жизни культурной элиты, в которых царит атмосфера филологических, философских и исторических штудий (это «Русая коса», «Сокольницкий сад» и «Адель», генетически родственные типу романтической повести о художнике).

И все же, при всем разнообразии сюжетных ситуаций, общей основой повестей Погодина действительно является бытописание. Погодин был человеком традиции, любителем надежных оснований. Даже его мечтательство, его воздушные замки всегда так или иначе были связаны с желанием укорениться в надежной бытовой и практической сфере. Купить собственный дом, завести семью, работать и иметь социальное признание — этим кругом очерчиваются его идеалы.

Быт описан Погодиным подробно и бережно: он внимателен к мелким штрихам, не пропускает деталей. С интересом этнографа он описывает ритуалы гадания, сватовства, рассказывает, чем торгуют на ярмарках, что народ смотрит в театрах, какие политические новости занимают сидельцев в рядах. Среди персонажей Погодина — представители едва ли не всех социальных слоев: он описывает высший свет, культурное общество, помещиков, военных, духовенство, купцов, мещан, крестьян, разбойников и воров. Рисуя каждого своего героя, его привычки, поступки, передавая его манеру говорить, Погодин всегда воплощает и ту бытовую сферу, к которой герой принадлежит.

По Погодину, житейская область содержит в себе и комические, и трагические коллизии, причем комедия быта подчас переходит в трагедию быта («Черная немочь», «Невеста на ярмарке»). Но при любом — даже трагическом, даже сатирическом — повороте сюжета в бытописании Погодина всегда ощутим элемент идилличности. Описывает ли Погодин купеческий выезд на дрожках, или провинциальное чаепитие, или занятия девушки, недавно выпущенной из Смольного института, — в этом всегда ощутимо любовное отношение ко всему надежному и устойчивому, что есть в бытовой сфере. С почти хозяйственным педантизмом Погодин рассказывает, как устроен сад, как обставлены комнаты, какие книги лежат на столе — ибо все это ему очень важно и очень дорого. (Здесь несомненно сказалось влияние Руссо, имя которого то и дело появляется на страницах погодинских повестей.)

Особый интерес в творчестве Погодина представляет взаимодействие бытовой сферы и культурной. Проблема их взаимодействия в романтическом сознании начала XIX века была одной из самых насущных. Сферы эти оказывались разделенными, противопоставленными, даже враждебными одна другой. Культура отмежевывалась от быта, порождая антитезу идеального и реального. Когда романтики пытались их вновь воссоединить, средство для этого находилось одно: вовлечь бытовую сферу в область духовную, подчинить ее законам философии и эстетики. У Погодина дело обстоит совершенно иначе: не быт включен в культурную сферу, но культура рассматривается как одно из слагаемых быта. Хотя подобное решение вопроса схоже с историзмом поздних романтиков и даже с реалистической манерой, Погодин обязан этим решением обращению к старой традиции романа воспитания (не случайно в «Московском вестнике» печатались отрывки из «Вильгельма Мейстера» Гете).