Молодой Сталин

Тифлис был – и остается до сих пор – праздным городом неторопливых гуляк, которые часто заходят выпить вина в харчевни на открытом воздухе; если экспрессивные, легковозбудимые грузины и напоминают какую-то другую европейскую нацию, то, это, конечно, итальянцы. Грузины и другие кавказцы в традиционных чохах – длинных бушлатах с карманами для пуль на груди – расхаживали по улицам, громко распевая. Грузинские женщины в черных платках и жены русских офицеров, одетые по европейской моде, гуляли у ворот Пушкинского сада, угощаясь мороженым и шербетом; тут же толпились персы и армяне, чеченцы, абхазы и горские евреи в разнообразнейших костюмах и головных уборах.

Стайки уличных мальчишек, кинто, украдкой высматривали в толпе, кого бы облапошить. Подростки-семинаристы в длинных белых подрясниках под предводительством бородатого учителя в священническом облачении шли из семинарии – белого здания с колоннами через дорогу; там Сталин девять лет назад чуть не стал священником. Этот неславянский, нерусский, лютый кавказский калейдоскоп, в котором смешались Восток и Запад, был тем миром, что вскормил Сталина.

Сверившись с графиком, Аннета и Пация разделились и заняли новые позиции по обе стороны площади. На Дворцовой улице сомнительные посетители знаменитого духана “Тилипучури” – князья, сводники, наушники и карманники – уже пили грузинское вино и армянский коньяк; рядом возвышался роскошный дворец князя Сумбатова.

В это время Давид Сагирашвили, еще один революционер, знавший Сталина и кое-кого из бандитов, зашел в гости к другу, который владел лавочкой над духаном; у порога его встретил радушный и гостеприимный разбойник Бачуа Куприашвили, который “немедленно предложил мне стул и стакан красного вина, по грузинской традиции”. Давид выпил вино и собирался уходить, но разбойник “с исключительной вежливостью” предложил ему остаться и “отведать еще закусок и вина”. Давид понял, что “они впускали людей в ресторан, но назад не выпускали. У дверей стояли вооруженные люди”.

Заметив, что на бульваре показался конвой, Пация Голдава, стройная темноволосая дозорная, побежала за угол к Пушкинскому саду и замахала газетой ждавшему ее у ворот Степко Инцкирвели.

“Начинаем!” – негромко сказал тот.

Степко кивнул Аннете Сулаквелидзе, которая стояла снаружи у выхода из “Тилипучури”, и она подала знак, предназначенный для сидевших в духане. Вооруженные мужчины у входа подозвали их. “По условному сигналу” Сагирашвили проследил, чтобы заговорщики в духане отставили стаканы, взвели курки пистолетов и высыпали на площадь, распределившись по ней, – худые, чахоточные молодые люди, которые уже несколько недель толком не ели. Иные из них были бандитами, иные – отчаянными сорвиголовами, а иные – обычное в Грузии дело – обнищавшими князьями из провинциальных замков без стен и крыш. Они совершали преступления, но пеклись не о деньгах: они были преданы Ленину, партии и своему тифлисскому кукловоду – Сталину.

“Роли каждого из нас были расписаны заранее”, – вспоминала третья девушка из банды, Александра Дарахвелидзе, подруга Аннеты, всего девятнадцати лет от роду, но уже ветеран нескольких ограблений и перестрелок.

Бандиты взяли на себя полицейских – городовых, которые на уличном жаргоне именовались фараонами. Двое стрелков приметили казаков у здания Городского совета; остальные отправились на угол улицы Вельяминова и Армянского базара; это было уже недалеко от Госбанка. В своих неопубликованных мемуарах Александра Дарахвелидзе пишет, как охраняла один из углов вместе с двумя стрелками.

Тем временем Бачуа Куприашвили, делавший вид, что читает газету, заметил вдалеке клубы пыли, летящие из-под лошадиных копыт. Они приближались! Бачуа свернул газету, приготовился к броску…

Кавалерийский капитан с блестящей саблей, прогуливавшийся по площади, велел прохожим отойти подальше, но, когда его никто не послушался, вскочил на свою породистую лошадь. Он был не офицером, а образцовым грузинским beau sabreur [5]вне закона – полурыцарем, полубандитом. Это был Камо, двадцатипятилетний руководитель дружины и, по словам Сталина, мастер перевоплощений, который мог выдать себя за кого угодно – хоть за князя, хоть за деревенскую прачку.

Он держался чопорно, полуослепший левый глаз косил и закатывался; за несколько недель до того у него в руках взорвалась одна из его собственных бомб, и он все еще не оправился от этой травмы.