Молодой Сталин

Ученики, у которых карманных денег водилось больше, чем у Сталина, снимали комнаты на Святой горе, для того чтобы проводить заседания кружка вольнодумного чтения. Но не будем забывать, что это были грузинские юноши, для которых любовные похождения были предметом особой гордости; вполне вероятно, что в этих же комнатах устраивались вечеринки с вином и девушками. Священники, особенно инспектор Черное Пятно, подобно английским школьным директорам, прочесывали и город, чтобы вылавливать своих подопечных в театрах, кабаках и притонах.

Когда Сталин не учился, он, вероятно, пил и распутничал. Возможно, он навлек на себя более крупные неприятности, когда был в Гори на каникулах. Было ли это связано с влюбленностью в девочку Чарквиани? Он никогда не забывал ее, вспоминал и в старости. Много лет спустя он помнил и другую горийскую девушку – Лизу Акопову. В 1926 году он пробовал узнать о ее судьбе – это наводит на мысль, что они были близки. Она написала ему письмо: “Клянусь клятвой родной сестры, что я очень рада за то внимание, которое Вы оказали и справились о нас. <…> Я та, которая… была сестрой, неразделимым другом твоей матери. Если помните, когда Вы были сосланы в Сибирь, я посылала Вам разные посылки… эта самая Лиза из города Гори есть я”. Это письмо было довольно рискованным для 1920-х годов – но далеко не таким рискованным, как другое, которое Сталин получил в 1938-м.

Некая женщина писала Сталину о своей племяннице Прасковье Михайловской, Паше, якобы дочери Сталина, родившейся в 1899-м. “Если вы помните Вашу юность и раннюю молодость (а это никогда не забывается), то Вы, конечно, помните маленькую черноглазую девочку, которую звали Пашей”. В письме говорится, что мать Сталина была неравнодушна к ребенку – сама девочка помнила Кеке. Мать Паши рассказала ей, что ее отец “посвятил себя служению народу”. Паша выросла красавицей, стала машинисткой, вышла замуж, но ее мать и муж умерли, оставив ее в нужде. В 1938 году она пропала в Москве.

Можно было бы счесть это за образец безумной корреспонденции, какую часто получают политики, если бы не тот факт, что Сталин, не многое хранивший в личном архиве, не выбросил этого письма. Упоминание его матери звучит вполне правдоподобно: Кеке, конечно, помогла бы своему любимому Сосо в ситуации, которая едва ли была незнакома молодым грузинским Казановам. Кроме того, в разгар Большого террора написать такое письмо Сталину осмелился бы либо человек, говорящий правду, либо сумасшедший, желающий умереть. Если бы мы не знали, что Сталину случалось оставлять любовниц и детей, это письмо можно было бы проигнорировать. Но в дальнейшем у Сталина редко когда не бывало подруги, и он без зазрения совести бросал невест, жен и детей. Истины мы никогда не узнаем, но, если учесть характер Сталина и время описываемых событий, все, возможно, так и было⁴.

Если эта история стала известна Абашидзе или же Кеке боялась, что в семинарии об этом узнают, становится понятно, почему она приложила руку к отчислению сына. Пасхальные каникулы 1899 года Сосо провел дома в Гори; якобы он перенес затяжное воспаление легких. Возможно, он и вправду болел. “Я забрала его из семинарии, – утверждала Кеке. – Он не хотел ее покидать”. Но наверняка она была горько разочарована.

Сталин, конечно, преувеличивал, рассказывая о своем достославном изгнании. Его исключили не за революционные деяния, и после исключения он сохранил с семинарией дипломатические отношения. В некоторых биографиях говорится, что он был отчислен за неявку на экзамены, но болезнь – уважительная причина. Церковь делала все, чтобы его облагодетельствовать: она позволила ему не возвращать стипендию за пять лет (480 рублей); Сталину даже предложили пересдать выпускные экзамены и занять место учителя.

Правда заключается в том, что отец Абашидзе нашел удобный способ избавиться от своего мучителя. На допросе в 1910 году Сталин рассказывал жандарму, что не окончил семинарию, поскольку в 1899-м с него совершенно неожиданно потребовали двадцать пять рублей за продолжение обучения. Он не заплатил этих денег, и его отчислили. Хитрец Черное Пятно поднял плату за обучение. Сталин и не пытался уплатить требуемое. Он просто ушел. Его друг Авель Енукидзе – еще один бывший семинарист, с которым Сталин познакомился около этого времени, – выразился наилучшим образом: “Он вылетел из семинарии”. Но все было не так однозначно.