Молодость с нами

Павел Петрович, как всегда открывший дверь своим ключом, застал Олю и Журавлева врасплох. Они

стояли возле буфета и целовались. Поцелуй тянулся так долго, что Павел Петрович, потоптавшись в дверях,

вынужден был кашлянуть.

Оля и Журавлев отшатнулись друг от друга. Журавлев довольно быстро сообразил, что произошло, он не

растерялся и сказал Павлу Петровичу: “Здравствуйте”. А Оля, прежде чем что-либо сообразить, долго таращила

ничего не понимающие глаза и, наконец поняв, что перед нею отец, бросилась к нему на шею, принялась

чмокать его в подбородок и в ухо.

Павел Петрович тщательно вытер лицо носовым платком, впервые в жизни ему было неприятно от

поцелуев дочери, от того, что его целовали губы, только что целовавшие чужого человека.

— Я, видимо, опоздал, — сказал он.

— Что ты! В самое время! — заговорила Оля. — Вот шампанское, вот яблочки.

Павел Петрович ушел в переднюю и вернулся тоже с бутылкой шампанского, тоже с яблоками и

конфетами. И снова ему было неприятно от сознания, что нашелся человек, не менее его сообразительный и

точно с таким же, как у него, вкусом.

Бутылку он откупорил более ловко, чем Журавлев, — вино не ушло на костюмы и мебель; налил из нее в

свой бокал, чокнулся с Олей и с Виктором и сказал:

— За твое, дочка, счастье. Ничего другого тебе не хочу. Счастье — это самое главное в человеческой

жизни.

Еще чокались и еще пили. Павел Петрович наливал только себе и только из той бутылки, которую принес

сам. Выпив один за другим три бокала шампанского, он подсел к роялю, заиграл одним пальцем и запел:

…Я тебя там один подожду

И на самом пороге беседки

С милых уст кружева отведу.

— Варя очень любит эту песню, — сказала Оля.

— Варя? — в раздумье ответил Павел Петрович и опустил крышку на клавиши рояля.

— Папочка, — снова сказала Оля, — скоро мой день рождения…

— Тринадцатого сентября. Счастливейшее число. — Павел Петрович улыбнулся. — Я вот тоже

тринадцатый. Тринадцатый директор в институте. Счастливейший директор. — Он смеялся так, что Оля видела:

смеяться ему совсем не хочется. А Павел Петрович добавил: — О твоем дне рождения я помню, можешь без

намеков.

— Я вовсе и не для намеков. Я просто хочу тебе предложить: давай устроим вечер. Все-таки крупная дата

— столько лет, и к тому же начало моего самостоятельного труда. И небезуспешное начало. Меня сегодня очень

похвалили. Урок прошел хорошо.

— Хорошо? — переспросил Павел Петрович заинтересованно. — Ну расскажи, расскажи.

Оля принялась подробно рассказывать. С интересом слушал ее рассказ и Журавлев. Изредка отпивая

шампанское, он следил за тем, как со дна бокала, из какого-то одного места, наперегонки бежали кверху

цепочки быстрых пузырьков.

Журавлев догадывался, что у Олиного отца какие-то неприятности; он догадывался об этом по странному

поведению Павла Петровича. Он знал Павла Петровича еще по заводу, где Павел Петрович был самым

уважаемым человеком в области сталеварения, держался всегда просто, но уверенно, всех сталеваров знал по

имени, любил с ними беседовать возле печей или в конторке. Журавлеву он нравился больше других инженеров.

Некоторые черты Павла Петровича Журавлев попытался перенять. Он, например, знал, что Павел Петрович

абсолютно точен; если Павел Петрович сказал, что придет в цех в три часа семь минут, то это именно так и

будет: семь минут четвертого, а не шесть минут или восемь. Журавлев наслушался рассказов о точности

главного металлурга и сам стремился к такой точности; это ему удавалось, но, к сожалению, никто этого не

замечал, разве только Оля, которая всегда хвалит его за точность.

Виктор Журавлев был из тех молодых рабочих, которые идут на смену старым, неся множество

незнакомых, неведомых и невозможных прежде навыков, черт и качеств. Старые рабочие сильны опытам,

умением, преданностью своему делу; молодые — широтой познаний, стремлением к тому, чтобы учиться,

учиться и учиться, не довольствуясь затверженным на веки вечные. Всю зиму Журавлев ходил в вечерний

университет по литературе, открытый при педагогическом институте. Занятия литературой он совмещал с

учением в вечернем металлургическом техникуме, все вечера у него были заняты. По воскресеньям он ходил в

музеи, пристраивался к какой-нибудь экскурсии, бродил за ней и слушал объяснения экскурсовода. Если для

него в этих объяснениях оказывалось что-либо непонятное или его что-либо заинтересовывало особо, он шел в

вестибюль музея, пристраивался к следующей экскурсии и выслушивал объяснения другого экскурсовода. Он

читал множество книг; иногда далеко за полночь, тайно от матери.

Первые книги, какие он прочел, были “Как закалялась сталь” и “Овод”. Потом он читал о Спартаке, о

Степане Разине и Емельяне Пугачеве, о декабристах — о бесстрашных борцах всех эпох и народов. Его