Молодость с нами

главной тягловой силой при мастерской, таскала телегу с железными тяжестями, ходила в приводе, когда не

хватало электрического тока и останавливались моторы, возила кирпичи, песок, бревна.

Куда они подевались, эти резвые институтские кони, никто, пожалуй, теперь и не припомнит. На смену

гнедому мерину незаметно пришла вороная “эмка”, а рыжую кобылку вытеснил зеленый грузовичок “газ”.

Вскоре к этому грузовичку прибавился грузовик Ярославского завода, его называли “язь”, а потом пришли сразу

два “зиса”. Тогда же и один из очередных директоров пересел с “эмки” на казавшийся в ту пору красавцем, при

легкости форм необыкновенный, огненно-красный автомобиль “зис-101”.

Парк вытаптывался, в нем появились глубокие котлованы, вокруг котлованов росли груды камня, клетки

кирпича, штабели досок и бревен, пакеты кровельного железа. Все это постепенно превращалось в

фундаменты, в стены, в перекрытия, в крыши — в новые здания. Территорию пришлось обнести бесконечным

забором; народу стало так много, что понадобились табельщицы, понадобились бюро пропусков и проходная

контора — тот домик, которым представлен сейчас институт со стороны улицы.

С началом войны институт вообще было прекратил свою деятельность, но в первой половине тысяча

девятьсот сорок второго года вновь ожил в Сибири. В его прежних помещениях стояли воинские части — то

чьи-то автобаты, то подразделения реактивных минометов, попросту “катюш”, то вдруг въехали сюда склады

военторга. Парк окончательно изуродовали — ископали вдоль и поперек под блиндажи и противоосколочные

щели, завалили банками из-под консервов и старой рухлядью, из которой лезли ржавые пружины и труха,

называемая морской травой.

Когда институт вернулся на Ладу, для сотрудников настала пора сплошных субботников и воскресников,

происходивших в любые дни недели. Об этой поре сотрудники вспоминают и по сей день не без удовольствия.

Это была пора волнующего взлета чувств, знаменовавшего собой переход от войны к мирному труду. Изящные

дамы, надев мужские сапоги и подпоясавшись веревками, охотно таскали носилки с кирпичами; мнительные

мужчины, которые в обычные времена, указывая пальцем на грудь в районе сердца, говаривали: “Шалит”, тут

безропотно орудовали лопатами, чтобы поскорее заровнять уродливые щели и ямы в парке.

Потом правительство отпустило громаднейшую сумму денег для восстановления и реконструкции

института. Развернулось строительство, начались работы по переустройству и оснащению лабораторий,

перепланировали территорию, привели в порядок парк, посадив множество новых деревьев и кустов.

Перед Павлом Петровичем институт предстал уже в виде крупного научно-исследовательского

учреждения, которое располагало всеми средствами для всеобъемлющего изучения природы и обработки

металлов на всех этапах, начиная от выплавки из руды и кончая самыми совершенными методами

электроискрового или анодно-механического резания.

Можно было бы изумляться тем, как великолепно оснащен институт оборудованием, какого отличного

качества это оборудование, Но редко кто изумлялся этим, редко кто выражал восхищение институтскими

материальными богатствами, — разве что директоры в официальных или парадных отчетах.

Удивительно наше общество. Как чуждо ему любование успехами, как не терпит оно этого любования,

как его отвергает! Вот выйдет на трибуну какой-нибудь директор или иной руководитель и начинает хвалиться

делами своего предприятия или учреждения. И то-то хорошо, и это отлично, и выросли-то, и повысили, и

увеличили — идут ослепительные цифры и факты, все великолепно, — а в зале ропот: что, мол, он там

расписывает, кому это надо! Бывает, газеты расшумятся вдруг по поводу успехов того или иного предприятия —

читатели читают и морщатся.

Что это такое — не зависть ли, не досада от того, что сосед тебя обошел? Нет, не зависть, не досада —

любовь к трезвости и деловитости. Всякая шумиха подобна дымовой завесе, которая мешает видеть

перспективы. Любование собственными успехами — тяжелая, разъедающая волю болезнь, и наше общество

всеми силами ей сопротивляется. Там, где возникает излишний шум, общество тотчас настораживает свое

внимание: что случилось, отчего такие восторги? И как часто оказывается, что за неумеренными восторгами

скрываются тяжкие недостатки. Склонность к восторгам всегда сопряжена с однобокостью восприятия

действительности. Восторгаясь одной стороной явления, невольно забываешь о других его сторонах. Ухаживая

только за фасадом, украшая и расписывая только его, можешь дождаться, что тыльную сторону здания подточат

дожди и ветры, съедят жучки-древоточцы, и она рухнет, увлекая за собою и великолепный фасад.

Вот почему, когда на трибуне не славослов-оратор, а человек, который трезво и без треска рассказывает о