Молодость с нами

произошло с ней на бюро райкома комсомола.

Варя не поняла всей сложности ее переживаний, она даже не увидела никаких причин для этих

переживаний.

— Ну и что же тут особенного? — спросила она.

— Как что особенного! — воскликнула Оля. — Ведь ты пойми… Ну, допустим, этот Журавлев нарушил

дисциплину, технику безопасности, еще что-нибудь такое. Допустим. Но, Варя, скажи, кто из наших с тобой

знакомых способен сделать то, что сделал он? У кого хватит смелости подержать руку хотя бы над зажженной

спичкой?

— Ты девчонка, — сказала Варя.

— Нет, я не девчонка. А просто я умею ценить мужество.

— Это не мужество, а мальчишество.

— Ты сухарь! — почти крикнула Оля. — Сухарь без чувств, без фантазии. Тебе бы учительницей

арифметики быть. Ты, значит, плохо разбираешься в людях. Я уверена, что именно такие, как Виктор Журавлев,

бросались на вражеские пулеметы, таранили чужие бомбардировщики, проникали во вражеские штабы. Они

были героями! А я… я чувствую себя глупо. Ну как так!.. Все люди сидят, понимают: взыскание давать тебе,

товарищ Журавлев, даем, дисциплина требует, но и не восхищаться твоей смелостью мы не можем. Сами бы

рады быть такими, да характера не хватает. И в это время вылезает какая-то дура и кричит, как идиотка:

“Безобразный поступок!” Что он думает теперь обо мне?

— Если он такой, как ты его расписываешь, то он о тебе уже и забыл.

Забыл? Подобная мысль не приходила Оле в голову. В самом деле, с чего бы ему помнить выкрик какой-

то уж слишком строгой девицы? Взял да и забыл и этот выкрик и эту девицу. Мало ли у него своих забот?

Оля думала уже не о своем нелепом выкрике и не о презрительных словах Журавлева, а о том, что

неужели он действительно ее успел забыть. До чего же это странно и неправильно.

— Как, ты говоришь, его фамилия? — спросила вдруг Варя.

— Журавлев. Виктор. Виктор Журавлев.

— Я его знаю. Он на третьем мартене у нас работает.

— Правда? — воскликнула Оля. — Ты с ним знакома?

— Ну как знакома? Просто знаю, что есть такой. И все.

Оля вышла из Вариной комнаты и отправилась в кабинет. Затворив плотно дверь кабинета, она позвонила

в институт Павлу Петровичу.

— Папочка, — сказала она, — помнишь, ты мне рассказывал о сталеваре, который рубит рукой

расплавленный шлак. Скажи, пожалуйста, как его фамилия?

Павел Петрович сказал то, что Оля и ожидала: Журавлев, и спросил, зачем ей это надо знать.

— Просто надо, вот надо и надо, — ответила Оля. -Ты его хорошо знаешь? А как ты его считаешь? Какой

он?

— Обыкновенный, Оленька, — сказал Павел Петрович. — Парень как парень. Не хуже и не лучше

других. Парни ведь все в общем-то одинаковы. Различие в натурах и характерах, особенно у мужчин, начинает

проявляться где-то возле тридцати и после тридцати. А до тридцати — все мы гении, ни в чем не уступающие

один другому.

Олин разговор с Павлом Петровичем был прерван звонком в передней. Пришел врач. Он сказал, что у

Вари грипп, самый что ни на есть натуральный грипп. Где только она ухитрилась его подцепить в такую теплую

пору, — не работает ли она на сквозняках? Варя подтвердила; да, на сквозняках. Врач приказал Варе полежать

несколько дней в постели, чтобы избежать осложнений, которые, не дай бог, такую молодую женщину могут

превратить в старуху: всякие, знаете, почки, печени и прочее, — выписал больничный лист и рецепты.

Вскоре после его ухода ушла в свой институт и Оля, сказав, что зайдет в аптеку, закажет лекарство, а

вечером на обратном пути получит.

Варя осталась одна. Ей было уютно под одеялом и шубой, ей казалось, что она плывет в горячих волнах,

то плавно подымаясь, то падая вместе с ними. Ей никто не мешал думать о чем угодно и чувствовать что угодно.

Она чувствовала руку Павла Петровича на лбу, на щеках, от руки было прохладно, она как бы овевала Варино

лицо ветерком.

Потом Варя заснула. А когда проснулась, почувствовала, что ей немного лучше. Надела халат и решила,

что походит по пустым комнатам. В комнатах было не убрано, никто не успел в этот день ни к чему

прикоснуться. Варя попыталась навести хоть какой-нибудь порядок. Она убрала постель Павла Петровича,

который, после смерти Елены Сергеевны, спал на тахте в столовой. Она застелила постель Оли, подмела

немножко в коридоре, устала и решила, что пойдет снова ляжет. Проходя к себе мимо бывшей спальни Елены

Сергеевны, Варя, как всегда, не удержалась, приоткрыла дверь в эту таинственную комнату. Таинственной она

была потому, что в ней оставалось все так, как было при жизни Елены Сергеевны, в нее никто попусту не

входил, здесь только раз или два раза в неделю вытирали пыль с мебели и мели пол.

Варя вошла в эту комнату. От ходьбы, от движения жар у нее снова увеличился, снова она плыла в

горячих волнах, и поэтому комната Елены Сергеевны была для нее в эти минуты еще более таинственна, чем

обычно, и в каждом предмете обнаруживалось еще большее значение, чем всегда. Варя трогала хрустальные