Молодость с нами

— Вот спасибо, товарищ Колосов! Вот спасибо! Вы почитаете, сами увидите. — Голос его был уже не такой тихий, как в начале разговора, и лицо порозовело. Радости своей он не скрывал.

— Несите, несите доклад! Потом подумаем вместе, что-нибудь да и решим. Как вы считаете?

— Так же считаю. Это очень важное дело. Его надо решить. Но, товарищ директор, скажите мне прямо, я не побоюсь услышать правду, — неужели это только производственный вопрос? Неужели это верно, что я не научно мыслю?

— Мне кажется, товарищ Ратников, что правда на вашей стороне. Если каждый завод, реконструированный так, как вы предлагаете, даст стране лишние десятки тысяч тонн стали, то все заводы вместе дадут миллионы тонн. Значит, наука, которой вы себя посвятили, сделает величайшее государственное дело. Вы же, конечно, понимаете, что металл для нас — дело государственное. Иной обыватель рассуждает так: что, мол, нам радости оттого, что, скажем, за пятилетку производство чугуна на душу населения возрастет в полтора раза? Какая, мол, радость лично мне от дополнительных пудов чугуна на мою душу? Из чугуна котлеты не сделаешь и штаны не сошьешь. Обывателю невдомек, что ведь именно он, чугун, и выплавляемая из него сталь решают судьбу нашего машиностроения, а следовательно, и производительности труда на фабриках, механизации сельского хозяйства, а в итоге и котлет и штанов. Без чугуна ни котлет, ни штанов не будет. Так ведь?

Ратников утвердительно кивнул. Светлые его волосы упали на лоб. Он не заметил этого.

— Вы мыслите научно, не сомневайтесь в этом, — продолжал Павел Петрович. — Не давайте сбить себя с правильных позиций. Итак, я жду вашего доклада.

Ратников почти бегом покинул кабинет. Павел Петрович улыбнулся ему вслед. Молодой энтузиаст положительно нравился Павлу Петровичу. Пожалуй, Самаркиной не придется занять его место.

Глава четвертая

1

Утро было ясное и тихое. По Ладе, заполнив ее всю от берега до берега, медленно, с тугим скрипом шел с верховьев лед. Под откосом набережной, полого облицованной гранитными плитами, возле самой воды, где лежала дорожка песку и камней, собралась целая ватага мальчишек. Какие-то очень серьезные дела заботили ребят; сумки и портфели их были так небрежно брошены грудой в песок, зимние истрепанные шапки так лихо сдвинуты к затылкам, а лица отражали такое бремя суровых раздумий, что Макаров посчитал нужным окликнуть:

— Эй, вы, там! Орлы! Что затеяли?

Мальчишки молча оглянулись на дядьку в черном пальто с барашковым воротником, к которому не совсем ладно шла широкополая светлая шляпа, нехотя разобрали свои портфелишки и побрели вдоль берега.

Макаров остановился и смотрел вслед озабоченной ватажке. Он вспоминал себя, вот такого же курносого, веснушчатого, с отраставшими к апрелю нечесанными вихрами.

Давно это было, давно… Не мчались в ту пору вместительные автобусы по набережной, не пролетали легкие «победы», не смотрели в Ладу окна шестиэтажных зданий с балконами, — изредка по булыжникам катились гремучие тряские повозки, тощие кони вялой рысцой бежали мимо кирпичных и деревянных халуп, черных от едкой заводской копоти, которую не могли смыть ни осенние ливни, ни талые вешние снега, хотя заводы над Ладой, породившие эту копоть, не дымили уже с зимы тысяча девятьсот восемнадцатого. Заводы второй, а может быть и третий, год стояли холодные, полумертвые; сколько хочешь шатайся по цехам, по дворам — никто не остановит: набивай карманы гайками, болтами, кусками меди, шариками от подшипников — никто не отнимет.

Жизнь не умирала только в тех цехах, на тех участках, где ремонтировали пушки против Деникина и Юденича и паровозы, где из броневой стали склепывали артиллерийские пулеметные площадки для летучих железнодорожных отрядов, где изготавливали санитарные двуколки и на расшатанных станках точили корпуса трехдюймовых снарядов.

Мальчишкам было раздолье в ту пору. Отцы ими не занимались. Отцы или ушли на фронт, или пропадали на митингах, в комитетах, в ячейках, на субботниках. Матери копали грядки на пустырях вокруг заводов и тоже ходили на какие-то собрания.

Вспоминая отца, на щеке у которого багрово лежал шрам от сабли австрийского драгуна, мать в красном платочке делегатки женотдела, себя и своих тогдашних друзей, Макаров долго следил рассеянным взглядом за мальчишками, которые все еще брели вдоль берега; они размахивали сумками — значит, спорили меж собой. А может быть, ругали его, дядьку в черном пальто и светлой шляпе, который ни с того ни с сего вмешался в их дела.

Неспроста пришло на память далекое, мальчишеское: и день такой же голубой, апрельский, и ледоход, и драные школьные шапки на затылках. Ясно помнилось, как стояли тут же вот, у воды, впятером и размышляли: то ли на лед бросить стащенную на заводе пироксилиновую шашку, то ли в берег врыть, то ли подложить под днище баржи, вылезшей на камни?

Иные, конечно, нынче времена. И мальчишки иные…