Варя и Оля тоже попивали из стаканов домашний квас, который оказался очень вкусным. Слушая разговор Макарова и Павла Петровича, обе они думали о своем. Все эти чужие примеры, доказательства и размышления они переносили на свое, потому что обе они, несмотря на молодость, уже познали бремя ответственности, уже столкнулись с жизнью, которая довольно сурово твердила им изо дня в день, что если ты поставлен чем-то или кем-то руководить, учись это делать, задумывайся над тем, как это делать, не надейся на время, которое, дескать, само все сделает. Конечно, комсомольская организация аспирантов — это не партийная организация большого городского района, а заводская лаборатория — не научно-исследовательский институт, но разве не с таких же низших ступеней начинали свой путь по общественным лестницам Павел Петрович и Федор Иванович и разве уж ничего не осталось общего в восприятиях жизни у них, старших, и у Оли с Варей, разве разница в годах и в числе пройденных ступеней жизни уж так сильно отдалила старших от младших, что опыт одних пусть остается их достоянием, а другие пусть накапливают себе его заново? Нет, во многом, что, по словам Павла Петровича и Макарова, происходило в районе и в институте, Оля и Варя находили и видели общие черты и для аспирантуры и для лаборатории. Это им не только было просто интересно, но еще и сближало их с директором научно-исследовательского института и секретарем райкома партии. И то ли от сознания своего, хотя еще и не очень большого, но уже вполне определенного, значения в жизни общества, то ли еще от чего — обе пришли в легкое, веселое расположение духа, стали перешептываться, смеяться, и вот, как часто в молодости случается, из серьезных руководительниц, только что стоявших рядом с директором института и секретарем райкома, с неслыханной быстротой превратились в смешливых девчонок.
— Ну, пора ехать, — сказал Павел Петрович. — Мои дамы спать хотят.
— Нисколько, папочка, — запротестовала Оля.
Но Павел Петрович встал, попрощался с Федором Ивановичем и пошел в переднюю, к вешалке. В передней еще долго прощались, говорили: «Не бойся гостя сидящего, а бойся гостя стоящего», смеялись, шутили.
Потом добрых полчаса все трое шли пешком вдоль Лады до первой стоянки такси. Оля взяла под руку Павла Петровича, а Павел Петрович Варю. К ночи весенний город не остыл; ночь наступала теплая. Варя даже распахнула жакет. Смешливое ее настроение исчезло, она притихла, ей вновь слышались слова: «Я тебя там один подожду и на самом пороге беседки с милых уст кружева отведу». Она повторяла про себя эту взволновавшую ее песню и в такси и на лестнице и с нею вошла в дом. Непонятно почему, но от песни этой было грустно и тревожно.
Едва вошли в дом, разделись, зажгли свет в комнатах, в передней зазвонил звонок.
— Странно, — сказал Павел Петрович. — Без двадцати двенадцать!
Отворить дверь пошла Варя. Перед нею стояла незнакомая женщина, уже не очень молодая, но красивая, статная, и — что самое поразительное — на плечах у нее была темно-серая накидка, а на голове те самые кружева, о которых только что мысленно пела Варя. Женщина была из песни.
— Павел Петрович дома? — спросила она, окинув быстрым взглядом стройную фигуру Вари, которая еще не сменила светлого, впервые в этот день надетого весеннего костюма.
— Дома, — ответила пораженная Варя. — Пожалуйста, проходите.
— Это вы! — воскликнул Павел Петрович, появляясь в передней.
— Да, я, — ответила красивая женщина, снимая с головы черные кружева. — Была здесь у приятельницы, поблизости. Решила навестить. Не поздно?
— Что вы, что вы! Мы ложимся не раньше двух.
— Где же это вы пропадаете целые дни? — говорила поздняя гостья, входя в столовую. — Я вам звонила утром, ваши юные хранительницы, — она вновь внимательно взглянула на Варю, — ответили: нет дома. Звонила несколько раз днем, вообще никто не ответил.
— Серафима! — зло шепнула Оля на ухо Варе и, хлопнув дверью, ушла в свою комнату.
Варя постояла с минуту в дверях столовой под изучающим взглядом Серафимы Антоновны, неожиданно для себя покраснела и тоже ушла.
Павел Петрович и Серафима Антоновна остались одни.
Глава пятая
Заседание бюро райкома комсомола должно было начаться в двенадцать. Оля пришла на сорок минут раньше. Она думала, что успеет посоветоваться, как быть с Георгием Липатовым, который уже совершенно открыто заявлял о своем нежелании жить с Люсей.