Молодость века

— Знаю, — перебил меня Рябчук, — самого государя императора. Теперь ты меня послушай. Как тебя звать-то?

— Николай.

— Николай, парень ты хороший. А рассуждаешь по-старорежимному.

— Это почему же?

— А потому. Соображения у тебя нету. Нас всего двадцать один человек. Из них половина винтовки в руках не держали. И потом, может рабочий в первый раз неподвижно, винтовка к ноге, простоять два часа? Да никогда в жизни!

— Ну и что же?

— А то же. Часовые эти для виду, чтобы все знали — здесь советские войска. Сколько их, это обывателю неизвестно.

— А если юнкера на грузовике прорвутся и подкатят к дому?

— Тогда будем отстреливаться и дадим знать в штаб. А пока что, между прочим, — вот чайник, буханка хлеба и колбаса. Садись и закусывай!

Столь непоколебимое самообладание Рябчука охладило мой пыл, и я последовал его совету.

Патрули белых просачивались со стороны Никитской по всем переулкам на Тверскую. В их руках были градоначальство, выходившее в оба Гнездниковских переулка и на Тверской бульвар, Манеж, «Метрополь» и Театральная площадь.

Белые, впоследствии расстрелявшие полковника Рябцева на юге за неудачу в Москве, не могли понять, почему юнкера, имевшие возможность вести фронтальное наступление от Охотного ряда по Тверской и Большой Дмитровке, одновременно не прорвались для удара во фланг по Петровке, Камергерскому и Столешникову переулкам на Скобелевскую площадь, а стремились пробиться туда по Тверскому бульвару в километр длиной, за каждым деревом которого можно было отстреливаться и где они не могли использовать свои броневики.

Можно, конечно, задать вопрос: победили ли бы в этом случае белые? Разумеется, нет. У Рябцева не было ни артиллерии, ни солдат, ни народа. Против него была вся страна.

Да и с точки зрения военной, имевшиеся у него силы не соответствовали поставленной им задаче.

Но и Военно-революционный комитет совершил ряд грубых ошибок. Он не обеспечил оружием солдат и красногвардейцев и не сумел к 26 октября сосредоточить все необходимые силы на исходных позициях. Наконец, он дважды вступал в переговоры с Рябцевым и «Комитетом общественной безопасности» и дал возможность Рябцеву обманным путем захватить Кремль.

Если обобщить ошибки ВРК, то окажется, что он нарушил «главные правила искусства восстания», о которых в свое время писал В. И. Ленин, или, вернее, основное из них:

«Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностьюи непременно, безусловно переходить в наступление…»

Сообщения, которые доходили до нашего маленького отряда с 26 октября по 3 ноября 1917 года, были самые разноречивые, несмотря на то, что мы читали первыми «Известия ВРК».

26 и 27 октября как будто было подписано перемирие, и полковник Рябцев согласился капитулировать; но поздно вечером со стороны Красной площади и Охотного послышалась сильная пулеметная и винтовочная стрельба. Потом оказалось, что это «двинцы» прорывались на Скобелевскую площадь. 28-го Кремль был захвачен юнкерами, и много солдат 56-го запасного полка, как говорили, расстреляно из пулеметов.

В то же время Рябчук, отправившийся в Совет, вечером вернулся с сообщением, что полки и артиллерия, так же как и отряды вооруженных рабочих, непрерывно подходят в распоряжение ВРК.

29-го шоферы грузовика и санитарной машины, приезжавшие за газетами, сообщили, что юнкеров теснят, вокзалы все заняты советскими частями, а казаки объявили нейтралитет.

В ночь на 30-е как будто было объявлено перемирие; но два красногвардейца, пришедшие на другой день, сообщили, что, несмотря на перемирие, бои идут в Лефортовском и Рогожском районах и у Брянского вокзала.

31 октября весь день слышалась канонада. То же происходило и 1 ноября. В этот день приехали за газетами две санитарные машины, потому что даже на улицах, не занятых белыми, все другие машины обстреливались из окон. К вечеру 2 ноября был доставлен приказ ВРК о капитуляции белых. Однако всю ночь на 3 ноября еще продолжались артиллерийская стрельба и стычки в отдельных районах города. 4 ноября мелкие отряды с отдельных объектов были сняты. В этот же день и мы распрощались друг с другом.

Когда я вернулся домой, небритый, в помятой одежде и грязной рубашке, Марфуша, открывая мне дверь, взмахнула руками:

— Ну, навоевался? Небось наубивал народу… Это в таком-то возрасте! О господи, какие времена наступили!

Я молча посмотрел на нее и прошел в свою комнату. Мне стыдно было сознаться, что за все это время я не сделал ни одного выстрела.

ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ