Молодые дикари

Это имя отчетливо вспыхнуло в его сознании, будто только и ждало момента, затаившись где-то в темном уголке памяти. Мэри О'Брайан. Сейчас она конечно, под другой фамилией, замужем. Но за кем? Как его фамилия? Если он когда-нибудь и знал ее, то сейчас забыл. К тому же для него она всегда останется Мэри О'Брайан, нетронутая, чистая... Черт возьми, ты не можешь их сравнивать! Кэрин жила в Германии, Кэрин была...

Внезапно он спросил:

— Ты меня любишь?

Вздрогнув от неожиданности, она повернулась к нему. В уголках светло-карих глаз затаились тоненькие смешливые морщинки, а ненакрашенные губы приоткрылись в легком удивлении. Очень мягко, с ноткой недоумения, словно получила выговор, она сказала:

— Я люблю тебя, Хэнк. — И казалось, с видом некоторого замешательства быстро вошла в дом. Он слышал, как она шумно возилась на кухне.

«Мэри, — думал он. — Боже, сколько прошло времени».

Вздохнув, он посмотрел на Гудзон, в водах которого неясно отражалась раннее утреннее солнце, затем встал и пошел на кухню за портфелем.

Хэнк вышел из метро на станции Чамбрес (Стрит), окунувшись в ослепительную нарастающую жару города. Он знал, что есть остановка метро ближе к улице Леонарда и окружной прокуратуре, но предпочитал более длительную прогулку пешком каждое утро.

Здание окружной прокуратуры, подобно сиамскому близнецу, соприкасалось стена к стене со зданием уголовного суда. Он вошел в здание прокуратуры и сказал полицейскому, сидевшему за столом при входе в вестибюль:

— Доброе утро, Джерри.

— Доброе утро, мистер Белл, — ответил тот. — Прекрасное утро, не правда ли?

— Прекрасное, — сказал Хэнк, удивляясь, почему люди ассоциируют летнюю жару с чем-то прекрасным.

— Если, не будет дождя, — с сомнением добавил Джерри, в то время как Хэнк направлялся к лифту. По причинам, Хэнку неизвестным, лифтами в окружной прокуратуре управляли женщины и все в пожилом возрасте. Фанни, которая окружного прокурора, его помощников и даже судей называла по имени, хотя к коменданту здания обращалась холодно «мистер», остановила кабину лифта, с шумом открыла двери и сказала:

— Доброе утро, Хэнк, — и выглянула в коридор.

— Доброе утро, Фанни, — ответил он.

— Прекрасный день для убийства, не так ли, — заметила она, становясь у щитка управления, закрывая двери и приводя лифт в движение.

Хэнк улыбнулся, но ничего не ответил. Кабина бесшумно двигалась вверх.

— Шестой, — произнесла Фанни, словно объявляла номера в игре «бинго». Она открыла двери, и Хэнк вышел в коридор. За столом, расположенным между окнами, выходившими на улицу Сентр, сидел служащий. Его стол терялся в просторном мраморном коридоре с высоким потолком. В остальной части коридора окон не было. В дальнем его конце находилось бюро по делам убийств. В него вел свой отдельный ход, где мрамор уступал место стенам, выкрашенным в нейтральный цвет. Хэнк быстро прошел в холл. Длинный мрачный коридор производил безрадостное впечатление. Хэнк не любил думать о законе, как о чем-то холодном и угрожающем. Он рассматривал его как человеческое творение, созданное человеком для человека, а этот коридор иногда казался ему преддверием ада.

Прямо при входе в бюро сидел прикомандированный к прокуратуре детектив Дэйв Лифшиц.

— Хэнк, — поприветствовал он, и Хэнк также ответил:

— Дэйв, — и, не задерживаясь, повернул направо. Миновал дверь с надписью «Вход воспрещен», прошел в свой кабинет — прямоугольник размером двенадцать на пятнадцать футов. Перед окнами стояли стол, кожаное кресло. В одном углу кабинета — вешалка, а в другом — металлический шкаф с выдвижными ящиками. Напротив стола — два деревянных кресла.

Хэнк снял шляпу и повесил ее на вешалку. Затем открыл оба окна, чтобы впустить слабый ветерок, пробегавший по залитым солнцем улицам. Окна в бюро по делам убийств были сделаны из двойного стекла с проволочной решеткой между ними, и они были прикреплены к раме таким образом, что их можно было открыть наружу не более чем на шесть дюймов. Их невозможно было разбить, а также невозможно было протиснуться через узкое отверстие, оставляемое открытыми окнами. Пожалуй, в такой сверхосторожности не было необходимости. За восемь лет работы в бюро Хэнк никогда не слышал, чтобы кто-нибудь попытался выброситься из окна.

Открытые окна мало способствовали снижению температуры в его маленьком кабинете. Хэнк снял пиджак и повесил его на спинку кресла. Следуя летней привычке, которая нарушалась лишь тогда, когда он ожидал ранних посетителей, ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки. Затем сел за стол и придвинул к себе телефон, намереваясь позвонить в машинописное бюро с просьбой прислать машинистку. Однако рука его задержалась, и вместо этого, совершенно импульсивно, он набрал номер приемной.

— Да?

— Дэйв?

— Да, кто говорит?

— Хэнк. Не мог бы ты позвонить вниз, чтобы принесли кофе?

— Так рано? Что случилось? Трудная ночь?

— Нет. Просто сегодня слишком жарко. Хочу войти в работу постепенно, а не впрягаться с ходу.

— Завтра идешь в суд по делу Тулли? Надеюсь, тебя оно не тревожит?

— Ничуть.