Молодые дикари

— Для этого потребовался бы человек посильнее, чем вы, — ответил Бартон и усмехнулся. — Но я все равно ухожу. Не пропустите завтрашнюю газету. От нее у вас волосы встанут дыбом.

— Сукин сын, — сказал ему вслед Холмз.

В этот день после полудня, Хэнк пошел к Мэри. Он позвонил ей из кабинета, чтобы предупредить о своем приходе, и она ответила, что после трех будет его ждать.

На улице безумно жарко. «В мире нет места более жаркого, чем Гарлем, — подумал он. — Назовите такое место, и все равно Гарлем будет жарче, потому что Гарлем — это огромный бетонный гроб, и ничто не шевелится в этом гробу, в нем нет ни малейшего дуновения ветерка. В июле и августе...

В июле...

Он вспомнил празднование Дня независимости в Гарлеме 4 июля, когда ему было восемь лет. Тогда еще не существовало закона, запрещавшего фейерверки. Они с матерью сидели у окна в квартире на шестом этаже и глядели на улицу, слушая, как взрывались пороховые хлопушки и шашки, наблюдая за возбуждением, царившим внизу на улице. В гостиной его отец слушал по радио транслируемую со стадиона «Янкиз» игру в бейсбол.

В шесть часов мать Хэнка обнаружила, что у них нет хлеба. Отец, поглощенный нависшей угрозой проигрыша команды «Уайт Сокс», не мог оторваться от радио.

— Сходи вниз, Генри, — сказала мать. — Я послежу за тобой из окна.

Он взял деньги на хлеб и сбежал по лестнице. Бакалейный магазин (единственный на этой улице, который все еще был открыт) находился через три двери от их подъезда. Шум и возбуждение на улице ошеломили его. С широко открытыми глазами он подошел к бакалейному магазину, купил хлеб и стал возвращаться домой, когда ребята постарше окружили его.

Вначале он подумал, что это игра, но, увидев в их руках горящие куски веревок, сразу понял: это не игра, зажженными веревками они поджигают запалы хлопушек. И вдруг у него под ногами и над головой раздались взрывы. Он хотел убежать от них и избавиться от сотрясавшего его всепоглощающего страха, но ребята не выпускали из кольца, не давали ему вырваться из круга красных и желтых взрывов, не давали убежать от страха и огня. Он пытался кричать, но голос его тонул в ужасном грохоте взрывов и в запахе пороха. Высоко над ним слышался вопль матери: «Генри! ОСТАВЬТЕ ЕГО! Генри!», а он в диком ужасе пронзительно визжал, в то время как вокруг него рвались пороховые хлопушки.

Его отец вылетел из дома, как сумасшедший, и с такой силой ударил первого попавшегося на его пути мальчишку, что тот растянулся на мостовой. Он схватил сына и взбежал с ним по лестнице, а Хэнк так вцепился в буханку хлеба, что превратил ее в бесформенную массу. Дома его мать негодовала: «Я не должна была его посылать. Надо было тебе слушать этот проклятый бейсбол! Я знала, что ему не надо было выходить сегодня на улицу. Я знала это! Я не должна была посылать его».

Отец ответил: «С ним все в порядке, с ним все в порядке. Они ничего ему не сделали».

И, может быть, они действительно ничего не сделали. Но с этого дня он начал заикаться и заикался до тех пор, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Когда он стал юношей, заикание стало реже, но возвращалось всякий раз, как только что-нибудь расстраивало его, и тогда он снова вспоминал четвертое июля в Гарлеме с фейерверками, рвущимися вокруг него, с дьявольским адом у своих ног, над своей головой, вокруг себя.

Он поднялся по лестнице дома, где жила Мэри Ди Пэйс. Ее квартира находилась на четвертом этаже. Пружина для замка на ящике для бутылок с молоком была сбита, и замок свободно висел на дверце. Его первой мыслью, было, что в Гарлеме ВСЕ ЕЩЕ продолжают воровать молоко. Он мрачно усмехнулся. Люди могли изобрести искусственные спутники, чтобы запустить их в космос, могли послать ракеты на Луну, могли создать межконтинентальные баллистические снаряды, способные уничтожить города, а здесь, в Гарлеме, если вы не установите проволочный предохранительный крюк на дверцу ящика для молочных бутылок, с помощью которого его можно запирать изнутри вашей квартиры, молоко все равно украдут. Вздохнув, он постучал в дверь.

— Хэнк? — раздался ее голос.

— Да.

Дверь открылась.

— Привет, Хэнк, — сказала Мэри. — Входи.

Выражение ее глаз было усталым, а скорбные морщинки в уголках рта явно выдавали напряжение последних нескольких дней. Но тут же он понял, что она, как всякая женщина, преодолев ужас и состояние истерии, вызванные первоначальным потрясением, теперь с удивительным самообладанием готова была предстать перед тем, что ожидало ее впереди. В ее взгляде (а он знал этот взгляд, он часто видел его на лице Кэрин) было сочетание силы, достоинства и решимости. Этот взгляд испугал его. Это был взгляд тигрицы, охраняющей вход в логово со своими детенышами.

— Входи, Хэнк, — повторила она. — Я только что пришла. Я разговаривала с защитниками Дэнни... На этот раз не будет никаких сцен, — заверила она. — Я обещаю.