Молодые годы короля Генриха IV

– Мадлон, – сказал Генрих радостно и нетерпеливо. – Твой страж заснул в каком-нибудь кабаке. У нас есть время. Давай я завяжу тебе платок. – Вместо этого он ловко расстегнул ей платье. Она не противилась, но повторяла:

– У нас же есть время, зачем вы так спешите, мой государь? Когда вы получите то, чего хотите, вы сядете на коня, и поминай как звали, а я себе все глаза выплачу по вас. Я так люблю ваше общество, оттого что вы хорошо говорите, – добавила она, и, хотя выражение лица оставалось почтительным, в узких глазах притаилось больше насмешливости, чем у супруги какого-нибудь маршала. В этот миг Генрих преклонялся в образе мельничихи перед всем женским полом; поэтому совсем не обратил внимания на то, что она делает. Возле сложенных у стены мешков с мукой она положила еще два, так что получилось нечто вроде сиденья, а при желании и ложе. Она на него опустилась и поманила к себе Генриха, оказавшись, таким образом, хозяйкой положения. – Мой друг, – сказала мельничиха, – теперь мы могли бы сейчас же перейти к радостям любви; но это такое занятие, при котором я не желаю, чтобы меня прерывали. А в это время дня люди уж непременно зайдут на мельницу. Что до кабака, то если даже там кто-нибудь и заснул, но ведь оттуда до нас нет и тысячи шагов и спящий может вдруг проснуться. – Прекрасная мельничиха говорила звонким и ровным голосом, без всякого смущения, хотя Генрих старался тем временем совлечь с нее юбку, в чем и преуспел. Казалось, все это происходит вовсе не с ней. Она же была как будто поглощена только своими заботами и соображениями, обхватила округлой рукой его плечо, чтобы он внимательнее слушал, и наконец перешла к главному. – Я хочу, чтобы мы в ближайшее время провели вместе целый день, с самого утра и до вечера, и подарили друг другу всевозможные любовные радости и удовольствия, но так, чтобы никто посторонний или непрошеный не испортил нам самые приятные минуты. Ты ведь того же мнения, дружок?

– Насколько я понимаю твои назидания, – проговорил он и попытался опрокинуть ее навзничь, не замечая, что рука, нежно его обнимавшая, служила ей для защиты. Так как ему пришлось отказаться от своего намерения, он рассмеялся и вернулся к тому, что она говорила: – Значит, нужно на один день убрать отсюда твоего мужа. Ведь верно, очаровательная Мадлон? Если таково твое намерение, так и выполняй его! Лишь ты одна можешь это сделать.

– То-то и есть, что не могу, государь. Скорее – ты один. – После чего принялась объяснять, как именно это нужно сделать. – Только ваши ведомства, сир, могут задержать мельника на целый день.

– Ты хочешь сказать – засадить?

Нет, она хотела сказать не это. Нужно составить документы, всесторонне обсудить их, несколько раз давать писцам на переделку, и только под вечер обе стороны наконец их подпишут. Обе стороны? Ну да ведь одна сторона – это Мишо, арендатор мельницы. А другая? Женщина помолчала, вглядываясь узкими глазками в своего молодого короля и стараясь понять, угадает ли он. Ведь мужчины такие дуралеи, когда у них на уме совсем другое.

– А вторая сторона – вы сами, сир, – наконец заявила она, словно открывая ему тайну, понизила голос и кротко кивнула – из жалости к его душевному состоянию. – Ваш нотариус составит вместо вас главные документы, а мы тут будем покамест наслаждаться изо всех сил.

Последние слова она снова произнесла громко и притом с оттенком блаженного ожидания, хотя в этом блаженстве сквозила тихая насмешка. И тут он вдруг сразу понял все: его намеревались обобрать. В предполагаемых документах должно было быть сказано, что право на владение мельницей он переуступает простодушному супругу. Такова цена этой женщины, и она будет любить добросовестно; Мишо напрасно надеялся избежать рогов при этакой сделке. «Ибо ей хочется получить все: и мельницу, и любовь, а главное – одержать победу над обоими мужчинами», – думал Генрих.

– Я понял, – сказал он только; и в эту минуту он не требовал от Мадлон ничего, кроме того, что она сама ему уже дала: женской хитрости, которая так изобретательна, искусства обещаний, увертливости и неумолимости сладостного сердца.

А в следующее мгновение он подумал: «Мошенница, это тебе не удастся» – и решительно повалил ее. Но она сейчас же крикнула: «Мишо!» Один из сложенных у стены мешков вдруг выдвинулся вперед, из люка вылез арендатор и, как медведь, навалился на Генриха. Чтобы сбросить с себя эту тяжесть, Генриху понадобилась поистине не меньшая увертливость, чем мельничихе, когда она старалась прибрать его к рукам. Она же следила за гостем с искренним восхищением знатока, предоставив мужа его участи.