Молодые годы короля Генриха IV

Кое для кого городские ворота все же открывались; поэтому Генрих знал и о несогласиях среди граждан, и об их страхах. Гарнизон был невелик, после неудач Бирона он считался малонадежным. Губернатор отобрал пятнадцать дворян, которым приказал сопровождать его; поверх панцирей на них были надеты охотничьи кафтаны: так легче было проникнуть в город незаметно. Но едва Генрих очутился внутри, как один из солдат крикнул: «Король Наваррский!» – и перерубил канат, удерживавший спускную решетку. В ловушке оказались пятеро: Генрих с Морнеем, господа де Батц, де Рони и де Бетюн. Тотчас забили в набат, население схватилось за оружие и стало угрожать пятерым смельчакам.

Передовой отряд горожан состоял из пятидесяти человек; король Наваррский двинулся прямо на них, держа в руке пистолет, и одновременно начал говорить, обращаясь к своим четырем дворянам:

– Вперед, за мной, друзья и товарищи! – Он говорил не столько для них, сколько для добрых людей – жителей Оза, которых хотел остановить и напугать. – Вперед, за мной! Будем мужественны и решительны, ибо от этого зависит наше спасение! Следуйте за мной и делайте то же, что и я. Не стрелять! – крикнул он особенно громко и как будто все еще обращаясь к своей четверке. – Опустите пистолеты, не цельтесь! – А толпа вооруженных горожан слушала разинув рот складную речь этого короля, находившегося в столь великой опасности, и стояла, словно оцепенев. Два-три голоса, правда, крикнули:

– Стреляйте в красную куртку! Это же король Наваррский! – Но никто еще не успел опомниться, как Генрих на всем скаку въехал в толпу. От страха она распалась надвое и отступила.

В толпе раздалось несколько ружейных и пистолетных выстрелов. Вскоре в тесной уличке началась свалка – это простой народ, любивший короля, накинулся на стрелявших. Те и сами струсили; еще в начале схватки они вцепились друг другу в волосы, ни один не желал признаваться, что стрелял именно он. Генрих спокойно ждал: очень скоро старшины, или, как они назывались, консулы, бросились ему в ноги и загнусавили, точно литанию пели:

– Сир! Мы ваши подданные и преданные слуги. Сир! Мы ваши…

– Но вы целились в мой кафтан, – возразил Генрих.

– Сир, мы ваши…

– Кто стрелял в меня?

– Сир! – умолял его какой-то горожанин в кожаном фартуке. – Мне давали чинить кожаный футляр от вашего кубка! В заказчиков я не стреляю.

– Если уж непременно надо кого-нибудь повесить, – посоветовал другой, с перепугу набравшийся смелости, – тогда вешайте, сир, только бедняков: их по нашим временам развелось слишком много.

Генрих очень громко заявил о своем решении:

– Я не отдам город на разграбление, хотя таковы правила и обычаи и вы, конечно, этого заслужили. Но пусть каждый пожертвует беднякам по десять ливров. Сейчас же ведите сюда вашего священника и вносите ему деньги!

Приволокли старика-настоятеля и попытались немедленно всю вину свалить на него. Это он-де внушил жене возчика, будто ангел с неба возвестил прибытие господина маршала Бирона, а не господина короля Наваррского, и только по дурости своей они заперли городские ворота. Они настойчиво требовали, чтобы старец искупил вину города. Если уж не их и даже не бедноту – пусть хоть одного вздернут на виселицу: жители Оза никак не хотели расстаться с этой мыслью. Генрих был вынужден решительно заявить:

– Никого не повесят. И грабить тоже не будут. Но я хочу есть и пить.

Этим случаем немедленно воспользовался один трактирщик и накрыл столы на рыночной площади – для короля, для его свиты, для консулов и состоятельных горожан. Генрих потребовал, чтобы поставили стулья и для бедняков.

– У них денег хватит, ведь вы же им дадите.

Бедняки не заставили себя ждать, но самому Генриху никак не удавалось добраться до своего места из-за бесконечного множества коленопреклоненных: каждый хотел удостовериться, что его жизнь и его добро останутся в целости. Других-то пощадили, а меня? А меня? Это было полное отчаяния вытье людей, которые никак не могут постичь, что же такое происходит, и глазам своим не верят, хотя и видят, что спасены; воспоминание о том, к чему они привыкли, все вновь и вновь лезет в их одуревшую голову. Да тут можно совсем потерять душевное равновесие, а без него человеку жить нельзя.

Возчик, жене которого привиделся ангел, растерянно топтался на месте и спрашивал каждого:

– Что же это такое? – Все настойчивее, чуть не плача, но жмурясь, словно ему предстало целое воинство ангелов и ослепило его, спрашивал он: – Что же это такое, что тут происходит? – И наконец какой-то коротышка-дворянин в зеленом охотничьем кафтане ответил ему:

– Это человечность. Великое новшество, при котором мы сейчас присутствуем, называется человечностью.

Возчик вытаращил глаза и вдруг узнал господина, чью долговую расписку принял в уплату от трактирщика. Он извлек ее из кармана и осведомился: