Молодые годы короля Генриха IV

Когда Жуайез наконец облегчился и поехал в ратное поле, настала его очередь. И тут при столкновении с самой большой и хорошо вооруженной из королевских армий в день решающей битвы Генрих уже становится трагической фигурой. Он становится даже чем-то большим: борцом за веру по образу и подобию библейских героев. И все сомнения людей в нем исчезают. Ведь он сражается уже не ради земли или денег и не ради престола: он жертвует всем ради славы Божией; с непоколебимой решимостью принимает сторону слабых и угнетенных, и на нем благословение царя небесного. У него ясный взор, как у истинного борца за веру. А все эти слухи о его любовных похождениях, сумасбродных проделках и равнодушии к религии, – все это неправда. Ты наш герой и воин, ты избранник Божий, мы поспешаем к тебе.

Так притекали к нему люди отовсюду и, уже заранее окрыленные его славой, еще больше воодушевлялись, увидев своими глазами, какой он простой и добрый. Собственными руками рыл он окопы, ел стоя, спал в доспехах и смеялся. Ради этого смеха люди оставались с ним – были деньги или их не было, было чем закусить или приходилось поститься. Даже своих пасторов умел он развеселить, а по ночам будил капитана Тюренна и капитана Роклора, и все сидели, прислушиваясь, держа фитили наготове.

– Сир! Какой толк в том, что мы бодрствуем ночью и враг нас не застанет врасплох? Ведь днем вы рискуете своей драгоценной особой, как будто не от вас все зависит: не таясь, переходите вброд болота, а кругом падают пули и взлетают брызги.

– И может быть, завтра меня убьют, – отвечал Генрих. – Но дело мое потому и победит, что дело это угодно Господу.

Он говорил это при блеске звезд и верил в свои слова глубоко, как должно верить, ибо его уверенность ни на чем не была основана; да, поистине вместе с ним погибло бы все его дело; но если Бог желал спасти это королевство, то он волей-неволей, а был обязан сберечь Генриху жизнь.

Неизбежно наступали и периоды усталости. Ведь по две недели не ложишься в постель, несешь постоянную заботу о своих людях и о противнике, которого надо заманить куда следует. Когда они наконец столкнулись – герцог Жуайез и король Наваррский, – то последний оказался зажатым между двумя реками и отрезанным от своей артиллерии. Что помогло ему выбраться из столь трудного положения? Только быстрота, подвижность да его удачливая судьба. И вышло так, что тем тяжеловеснее и медлительнее оказался противник. Едва забрезжило утро, а гугеноты уже запели псалмы перед своими палатками; враг строился весьма неторопливо. Солдаты Генриха тут же принялись высмеивать противника и осыпать бранью: вон они, изнеженные придворные, обжоры, только и умеют, что налоги да пот из бедняков выжимать.

– Хорошо пронесло вас, господин герцог? А то мы тут – страх действует получше лакрицы. Нажрались откупов да пенсионов, где уж вам, господам, их переварить! То-то вы с места не можете сдвинуться. Все поле боя провоняло вашими ароматическими водами. Ничего, поработаете как следует, по-другому запахнете!

Звонкие голоса далеко разносят оскорбления и угрозы. А вдали, в лучах восходящего светила, сверкает и блестит серебряное войско – войско богачей, золотые кинжалы, золотые шлемы – всюду золото. Оружие отделано драгоценными каменьями, карманы набиты деньгами, головы – расчетами и помыслами о наживе. Под каждым серебряным панцирем бьется не только сердце: власть бьется в вас, власть мытарей и ростовщиков, которые наживаются на горе вдов и сирот.

– Эй ты, сукин сын! – зычно крикнул какой-то хмурый старик, но с зоркими глазами. – Ну-ка, обернись, я тебя узнал, это ты со своими наемниками поджег мой замок! Ты ведь из Лиги!

Его слова еще сильнее разожгли ярость протестантского войска. Ненавистный враг – это, оказывается, не только королевские прохвосты; шайки убийц из священной Лиги тоже туда затесались. Они разрушали наши молитвенные дома, поджаривали наших пасторов, начиняли порохом тела наших женщин. Это вы отнимаете у нас отечество и нашу веру, вы хотите, чтобы мы не жили на свете и не размышляли, а мы для этого и сотворены создателем. Но Бог хочет, чтобы враги сегодня погибли. Так говорили пасторы, обходившие ряды и тоже одетые в полукафтанья и колеты; пусть воины напоследок услышат слово истины. Пастор еще не кончил, а командир уже выстраивал роту к бою.