Молодые и красивые. Мода двадцатых годов

Таких заведеньиц, в которых тянули вечер, «подогревая двигатели», в Нью-Йорке было много – «Трокадеро», «Мирадор», «Плантация», «Монмартр», «Рю де ла Пэ». В одном предлагали обжигающую мексиканскую кухню, в другом драматично, убедительно вытаращив глаза, голосили испанские цыганки и лениво тянули ножки фокинские балерины. В третьем загадочный факир с блестящими от клея усами демонстрировал восточные чудеса и, моргнув подведенным глазом, заставлял испариться пухлую пачку долларов – этот трюк в 1929 году гениально и легко повторили финансисты с Уолл-стрит. Такие разные и удивительно похожие один на другой вечерне-ночные клубы. Каждое лето какой-нибудь из них закрывался, но каждую осень появлялись новые. Всем хотелось разнообразия. Сегодня не должно было повторять вчера.

Талулла Бенкхед, одна из представительниц Bright Young Things

1920-е годы. Частная коллекция

Нью-Йорк двадцатых жил ночами. Подмигивал неоновыми стразами, вспыхивал бисером рекламных огней, лоснился черным бриолином авто и шелестел тафтой шершавых улиц. Он перекатывался с одной сумасшедшей вечеринки на другую – из «Петрушки» в полуночное «Американское кабаре» за углом, оттуда в «Пале-Рояль» и «Трокадеро», затем в «Клуб четыреста», гарлемский «Коннорс» и десяток других мест, от которых в памяти оставались подвижные ряды геометрических колен, искры визжащих тромбонов, пляшущие белые улыбки чернокожих официантов, грудной гогот певицы и приятное послевкусие, смесь марочного бренди и вишневой помады какой-то прилипчивой девицы. Город пьянел от чая и ревел от банджо, бился в конвульсиях под гарлемский джаз-банд, рушился в бассейн на сороковом этаже небоскреба, орал от восторга и рыдал от невыразимой трагичной прелести хрупких летних ночей и этого перламутрового нежного манхэттенского неба. Под утро он наблюдал свое безумное взъерошенное отражение в безразличных тусклых водах Гудзона. И почти уже ничего не помнил.

«Молодые яркие штучки»

В Лондоне тоже веселились. Однако там не было флапперов – в грубовато демократическом смысле этого слова. Ночной жизнью там заправляли «яркие молодые штучки», отпрыски аристократических семейств с длинными фамилиями и удлиненными лицами, что в Англии всегда считалось признаком породы. Харольд Эктон был воспитан в Итоне и Оксфорде, там же учился Ивлин Во, сын преуспевающего издателя, сестры Понсонби были дочерьми сэра Фредерика Понсонби, барона Сисонби, а сестры Митфорд, обе писаные красавицы, принадлежали роду Фриман-Митфордов, баронов Ридесдейльских. Брайан Гиннесс носил звучную фамилию пивных магнатов и в официальной переписке именовался бароном. Талантливый фотограф Сесил Битон хвастался своим родством с Мэри Битон, фрейлиной Марии Стюарт (и этой шуткой вводил в заблуждение знатоков генеалогии). Стивен Теннант происходил из крепкошеего клана шотландских аристократов, что не помешало ему стать утонченным декадентом, самой яркой и экзотической из всех лондонских «молодых штучек».

Они все прекрасно знали друг друга, пытались дружить и прелестно проводили время где-нибудь на Холборн-стрит или Тайт-стрит, в старинных частных особняках с садом и бассейном, которые с голливудской быстротой преображались в райские кущи и Посейдоново царство. Демократизм, послевоенная американская новинка, сбила спесь и смягчила шипяще-цокающий диалект выспренних аристократов. На их вечеринки приезжали просто хорошие парни, мускулистые друзья Теннанта и Во, прехорошенькие, будто из витрин универмага, начинающие актриски и склизкие антрепренеры в маслистых моноклях, пообтертые жизнью писатели, требовательные девушки легчайшего поведения с гавкающим кокни и цепкими объятьями, пара-тройка беззубых прожорливых светских хроникеров, пара-тройка городских сумасшедших для разнообразия и, если верить Джеймсу Лаве, какая-то старушка «лет шестидесяти с лишком, с сидевшей на плече мартышкой».

«Яркие молодые штучки» были исконно британской породы, ценили скромный шик и костюмы bespoke и не могли себе позволить пошлых ординарных нарядов.

Известный щеголь Беверли Николс, к примеру, гордился своими «фраками от Лесли и Робертса с Ганновер-стрит, жилетами от Хоуса и Кёртиса с Пикадилли, шелковой шляпой от Л оке с улицы Сейнт-Джеймс, туфлями монаха из Фортнем и Мейсон с Пикадилли, хрустальными и бриллиантовыми запонками от Бушерона с Рю де ла Пэ»[4]. Девушки были одеты от французских модельеров, в ламе, декольте и драпировке, хотя порой среди них ласточками носились расфранченные суфраже и коротко стриженные баронессы в шелковых смокингах.

И никаких отцовских денег не жалели на костюмированные вечеринки, в организации которых «яркие штучки» знали толк. Первые тихо прошелестели в 1926 году, последние, устроенные в 1929 году, прогремели на весь флапперский мир, признавший за молодыми британскими денди первенство в этом жанре развлекательного искусства.