Молодые люди

Гремел ящик магнитофона. Вертелись диски, перематывая звуковую ленту. Гнусили саксофоны. Смычковые, щипковые, духовые инструменты затейливо переплетали каждый свои особые звуковые узоры. Доигрывалась одна запись — лента продолжала перематываться, — и немедля возникала новая пьеса со стонами, воплями и воем, с гадкими, сладострастно, в нос изнывающими голосами. То были все танцевальные мотивы — блюзы, шимми, фоксы, танго, — но никто не танцевал, и непонятно было, для кого и зачем так безостановочно надрывается магнитофон со своим едко-зеленым глазком включения. Звуки сумасшедшей музыки гремели во всю мощь динамика, а люди в комнате, точно подстегиваемые ею, кричали все разом.

Алеша, войдя в комнату, остановился на пороге. Для него не было новостью все, что здесь происходит. Напротив, он привык к этому и, пожалуй, не помнит, когда в комнате у Коли была благообразная, располагающая к нормальному человеческому общению тишина. Но всякий раз, попадая в этот одуряющий гам, он, морщась и шутливо гримасничая, столбенел на несколько мгновений.

Коля, в раскрытой на груди сорочке, во фланелевых серых тщательно отутюженных брюках с витым пояском, крикнул ему что-то длинное.

— Сон в руку! — не расслышав, ответил Алеша, ибо так здоровались и прощались друг с другом в этой компании.

Толя Скворцов, страдальчески потирая висок, крикнул издали:

— Вероника! Да выключи эту чертову мерзость хоть на некоторое время!

Девушка, к которой он обратился, лишь усмехнулась и повела плечиками: дескать, ей это не мешает. И никто другой не внял мольбе Толи, единственного противника джазовой, или, как она здесь называлась, «аналогичной» музыки.

Тогда Толя, двинувшись навстречу новому гостю, по пути сам потушил светящуюся дьявольским глазом машину.

— Сон в руку! — поздоровался он с Алешей. — А мы уже давно тебя поджидаем. Видишь? — указал он на письменный стол, где в тесном соседстве перемешались столбики книг и тетрадей, батареи бутылок, семейки стопок и фужеров, предметы чернильного прибора из темно-серого гранита, тарелки с закусочной снедью.

— Наташи еще не было? — спросил Алеша.

— Какой? — удивился и вопросительно обернулся к нему хозяин комнаты.

— Наташа Субботина? — просияв, догадался Толя.

— Да. Неожиданно встретил ее вчера и позвал. Ничего?

Но тут все гости потребовали, чтоб больше никого не ждать и «покушать» немедленно. «Покушать» здесь значило — выпить.

— Есть покушать! — согласился Коля и стал разливать по стопкам. — В чем дело! Раз герой дня с нами… Прошу!

Пили торопливо, пили, не обращая никакого внимания на виновника празднества. Пили неряшливо и, казалось, с той единственной целью, чтоб поскорее опьянеть. Снова взвыл магнитофон. Теперь две-три пары пробовали танцевать, насколько это возможно в тесно заполненной комнате.

И опять все разом кричали.

Алеша прислушался к одной группе, — здесь возмущались какой-то ассистенткой при кафедре физики, «зверь-бабой», будто бы с кривым от лютой злости ртом, которая семь потов выжмет из студента, прежде чем запишет ему зачет. В другой группе, радуясь чужой удали, приводили удивительные примеры выносливости по пьяному делу: будто бы кто-то один выдул за пять минут литр коньяку и остался трезвым, как новорожденный; а один мотоциклист на спортивных гонках по сильно пересеченной местности, да еще со специально устроенными и замаскированными ловушками, примчал к финишу всех раньше по той единственной причине, что порядочно хватил перед стартом, — было ему поэтому море по колено, он бесстрашно переносился с разгона от трамплина меж двумя зияющими пропастями, и так далее, и тому подобное…

Еще в одной группе рассказывали действительно забавную историю со студентом, который до смерти страшился химии, потерял всякую надежду одолеть ее, ничего уже не делал, а в весеннюю сессию получил на экзамене пять. Да не просто пять, а с особой, торжественно выраженной благодарностью.

О! У Коротеева? Да как же это вышло?

Допытывались одни, скептически усмехались другие, заинтересовался и Алеша.

А получилось в самом деле забавно: студент решил, что единственное его спасение — в гигантской шпаргалке с хитроумно придуманной механизацией. Он стал готовить эту циклопическую шпаргалку задолго до роковых сроков. Трудился изо дня в день с неслыханным упорством, с небывалой усидчивостью. Продумывал каждую главку, каждый пунктик, чтобы выразить их содержание с предельной краткостью. Потом мельчайшими буковками и знаками наносил результат на узенькую и длинную бумажную ленту. Многометровая, во многих местах прочно склеенная, лента эта, симметрично смотанная на две катушки и снабженная движущим механизмом в оба направления, была прилажена, как манжета, под левым рукавом. Теперь студент чувствовал себя уверенным. Возьмет он билет, отойдет подальше от профессорского стола обдумывать свой жребий, неприметно коснется тогда механизма под рукавом, лента перемотается с одной катушки на другую до билета, посланного судьбою, и…

— Заело? — вскрикнула та самая Вероника, которую Толя просил унять джазовую пытку. — Механизм отказал? Да?