Молодые львы

В ванной под шум воды (холодной из-за нехватки топлива), пока Христиан старался причесать мокрые черные волосы чьей-то расческой, Брандт разоткровенничался.

– В этой женщине есть что-то особенное, нечто такое, чего я никогда не встречал у других. Все мне в ней нравится. Странно, к другим женщинам я всегда был придирчив. Та слишком худа, та глуповата, та тщеславна… Две-три недели, больше я не мог сними выдержать. Но Симона – другое дело… Я понимаю, что она немного сентиментальна, знаю, что стареет, вижу морщинки, но люблю все это. Она не блещет умом, но и это не беда, она плаксива, но и это мне нравится. Единственная ценность, которую я приобрел за время войны, – это она, – закончил он очень серьезно.

Затем, словно устыдившись излишней откровенности, Брандт открыл кран на всю мощь и стал энергично смывать мыло с лица и шеи. Он разделся по пояс, и Христиан с насмешливой жалостью смотрел на торчащие, словно у подростка, кости и слабые, худые руки приятеля. «Тоже мне любовник, – подумал Христиан. – Солдат называется! И как он умудрился остаться живым за четыре года войны?»

Брандт выпрямился и стал вытирать лицо.

– Христиан, – серьезно спросил он, не отрывая мохнатого полотенца от лица, – значит, ты остаешься со мной?

– Прежде всего, – начал Христиан, стараясь говорить потише, – как насчет этой подруги Симоны?

– Франсуазы? – Брандт махнул рукой. – Не беспокойся. Места хватит. Ты можешь спать на кушетке… Или же, – усмехнулся он, – найдешь с ней общий язык, и тогда не придется спать на кушетке…

– Я не о том, что не хватит места…

Брандт протянул руку к крану, собираясь закрыть его, но Христиан резко схватил его за руку.

– Пусть течет.

– В чем дело? – спросил озадаченный Брандт.

– Она, эта подруга, не любит немцев, – пояснил Христиан. – И может натворить беды.

– Ерунда, – прервал его Брандт и резким движением закрыл кран. – Я знаю ее. Ты ей понравишься. Так что ж, обещаешь остаться?

– Ладно, останусь, – неторопливо ответил Христиан и заметил, что у Брандта тотчас же заблестели глаза, а рука, которую он положил на голое плечо Христиана, слегка дрожала.

– Мы в безопасности, Христиан, – прошептал Брандт. – Наконец-то мы в безопасности…

Он отвернулся, торопливо надел рубашку и вышел. Христиан медленно оделся, тщательно застегнул все пуговицы и посмотрелся в зеркало. С осунувшегося, изможденного лица на него глядели усталые глаза, тут и там залегли глубокие морщины – следы пережитых ужасов и отчаяния. Он еще ближе наклонился к зеркалу, чтобы рассмотреть волосы. На висках белела седина, да и выше волосы тоже начинали серебриться. «Господи! – подумал он. – А я и не замечал! Ведь старею, старею…» Подавив ненавистное чувство жалости к себе, которому он на миг поддался, Христиан вышел и твердым шагом направился в гостиную.

Лампа под розовым абажуром бросала ровный мягкий свет на уютную обстановку гостиной, на мягкую кушетку, где, полулежа на подушках, устроилась Франсуаза.

Брандт и Симона ушли спать. Из гостиной они выходили по-домашнему, рука в руке. Путано рассказав о злоключениях последних дней, Брандт сразу же после ужина едва не заснул за столом, и Симона нежно подняла его за руки со стула и увела с собой. Христиану и Франсуазе, которые оставались вдвоем в розовом полумраке гостиной, она на прощание улыбнулась почти материнской улыбкой.

– Война кончена, – бормотал Брандт, выходя из гостиной. – Да, братцы, кончена! И я иду спать. Прощай Брандт, лейтенант армии Третьей империи! – продолжал разглагольствовать он сонным голосом. – Прощай, солдат! Завтра художник-декадент снова проснется в штатской постели рядом со своей женой! – Посмотрев на Франсуазу, он обратился к ней с добродушной фамильярностью: – Будьте поласковей с моим другом. Любите его, Он – лучший из лучших! Сильный, испытанный в боях – надежда новой Европы, если вообще будет новая Европа, если вообще есть надежда… Крепко любите его!

Симона с ласковым укором покачала головой.

– Вино в голову ударило. Сам не знает, что болтает, – сказала она, увлекая Брандта в спальню.

– Спокойной ночи, – на прощанье крикнул им Брандт уже из коридора, – спокойной ночи, дорогие друзья!

Дверь закрылась, и в гостиной воцарилась тишина. Взгляд Христиана бесцельно блуждал по маленькой комнате, обставленной в типично женском вкусе, задерживаясь то на полированной глади дерева, то на темных в полумраке зеркалах, то на расшитых в мягких тонах подушках, то на оправленной в серебряную рамку довоенной фотографии Брандта в берете и баскской рубашке.