Молодые львы

Майкл изумленно взглянул на священника, думая, уж не пьян ли он, но тот вел машину легко и уверенно и был трезв, как судья. «Ох уж эта армия! — подивился Майкл. — Каждый старается извлечь для себя какую-нибудь пользу».

Из-под дерева, стоявшего у обочины, вышел на дорогу человек и помахал рукой. Священник остановил машину. Это был лейтенант авиации, одетый в насквозь промокшую морскую куртку. В руках он держал автомат со складным стволом.

— Вы в Реймс? — спросил лейтенант.

— Лезь в джип, парень, — добродушно сказал священник, — садись на заднее сиденье. Машина священника останавливается по просьбе каждого на всех дорогах.

Лейтенант занял место рядом с Майклом, и джип помчался дальше сквозь плотную пелену дождя. Майкл искоса взглянул на лейтенанта. Он был очень молод, еле двигался от усталости, а одежда была ему явно не по росту. Лейтенант заметил пристальный взгляд Майкла.

— Вас, наверно, интересует, что я здесь делаю, — сказал лейтенант.

— Нет, что вы, — поспешно ответил Майкл, не желая касаться этой скользкой темы. — Нисколько.

— Ох, и достается же мне, — проговорил лейтенант, — никак не могу найти свою планерную группу.

Майкл недоумевал, как это можно потерять целую группу планеров, да еще на земле, но расспрашивать дальше не стал.

— Я участвовал в этой Арнемской истории в Голландии[101], — продолжал лейтенант, — и меня сбили в самой гуще немецких позиций.

— Англичане, как обычно, испортили все дело, — вмешался священник.

— Да? — устало спросил лейтенант. — Я не читал газет.

— Что же случилось? — спросил Майкл. Как-то не верилось, что этот бледный юноша, с таким нежным лицом, мог быть сбит на планере в тылу немцев.

— Это был мой третий боевой вылет: высадка в Сицилии, высадка в Нормандии и эта, третья по счету. Нам обещали, что это будет последняя. — Он слабо ухмыльнулся. — Что касается меня, они, черт возьми, были близки к истине. — Он пожал плечами. — Хотя все равно я не верю. Нас еще высадят и в Японии. — Он дрожал в своей мокрой, не по росту одежде. — А меня это мало радует, и даже совсем не радует. Я раньше считал себя чертовски смелым летчиком, из тех, что насчитывают по сотне боевых вылетов, но теперь понял, что я не из того теста. Когда я в первый раз увидел разрыв зенитного снаряда возле крыла, я потерял способность наблюдать. Я отвернулся и полетел вслепую. Вот тогда я и сказал себе: «Фрэнсис О'Брайен, война — не твое призвание».

— Фрэнсис О'Брайен, — спросил священник, — вы католик?

— Да, сэр.

— Мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу, — сказал священник, сгорбившись над рулем. — В одной нормандской церкви, которую немножко поковыряла наша артиллерия, я обнаружил маленький орган с ножной педалью и перевез его на аэродром для своих воскресных служб, а потом дал объявление, что требуется органист. Единственным органистом в группе оказался техник-сержант, оружейный мастер. Он был итальянец, католик, но играл на органе, как Горовиц[102] на рояле. Я взял одного цветного парня нагнетать воздух в орган, и в первое же воскресенье мы провели самую удачную службу за всю мою практику. Даже полковник почтил нас своим присутствием и пел гимны, как лягушка весной, и все были довольны этим новшеством. Но в следующее воскресенье итальянец не явился, и, когда я, наконец, нашел его и спросил, в чем дело, он сказал, что совесть не позволяет ему играть на органе песни для языческого ритуала. Теперь скажите, Фрэнсис О'Брайен, как католик и офицер, считаете ли вы, что техник-сержант проявил истинный христианский дух?

Пилот тихо вздохнул. Было ясно, что в данный момент он не в состоянии высказать разумные суждения по такому важному вопросу.

— Видите ли, сэр, — сказал он, — это дело совести каждого…

— А вы бы стали играть для меня на органе? — вызывающе спросил священник.

— Да, сэр.

— И вы умеете играть?

— Нет, сэр.

— Спасибо, — мрачно сказал священник. — Да, кроме этого макаронника, никто в группе не умел играть. С тех пор я отправляю службу без музыки.

Долгое время они ехали молча под моросящим холодным дождем мимо виноградников и следов прошлых войн.

— Лейтенант О'Брайен, — сказал Майкл, почувствовав симпатию к бледному, нежному юноше, — если не хотите, можете не говорить, но как вам удалось вырваться из Голландии?