Молох морали

— Насильно у нас замуж не выдают, — пожал плечами Нальянов. — И причём тут счастье? Женщин надо научить в мягкости быть твёрдыми, в терпении — неколебимыми, в преданности — стойкими. Вот и будет им счастье.

— Вы просто не знаете любви! — взвилась мадемуазель Тузикова. — Тому, кто постиг равенство мужчин и женщин перед Богом, любовь откроется во всем её величии, но пропитанному грубыми предрассудками и тому, кто ищет лишь волнений крови, а не идеала, любовь не откроется никогда!

— Тут вы правы, наверное, — кивнул Нальянов, хоть Дибичу было довольно трудно понять, с чем именно он согласился.

— Значит, вы не признаете за женщинами никаких прав? — тихо спросила Елена. Её голос раздался в гостиной впервые за весь вечер.

— Почему? Она вправе мне отказать, — Нальянов смерил девушку долгим взглядом. — Это святое право женщины. Неожиданно голос подал Аристарх Деветилевич.

— Господин Нальянов как-то в обществе уронили-с, что следует остерегаться женщины, когда она любит: она-де теряет себя в страсти и для неё ничего не имеет никакой ценности. Страсть мужчины, сказал он, может сделать из него подлеца, а может и не сделать, но страсть женщины любую превращает в фурию. Я правильно тогда понял? — спросил Деветилевич, глядя на Нальянова потемневшими глазами.

— Я это говорил, — спокойно кивнул Юлиан, не добавив ни слова.

Девицы подавленно молчали. Деветилевич же с трудом скрывал ликование. Отлично. Нальянов в своём репертуаре. Впрочем, Аристарх знал и ещё одну странность. Этот мерзавец всегда вёл себя так, но чем больше он отталкивал и игнорировал женщин, чем наглее держался, тем одержимее те влюблялись в него.

— А вас страсть делала подлецом? — поинтересовалась Елена Климентьева.

— Думаю, могу ответить твёрдо — нет. Меня постоянно упрекают в бесстрастии, мадемуазель.

— Выходит, холодный идол морали властен над страстью, Жюль? — Дибич улыбнулся.

Нальянов пожал плечами.

— Чувствительность — не преимущество, Андрей Данилович, слабость сердца — не достоинство. Любовь-то ведь, как болезнь, не знает сбывшихся надежд. Лучший из её финалов — выздоровление, обыденность и рутина, худшие — смерть. Смерть любимого, его измена и потеря, или уж… смерть самой любви. Это лучше понимать заблаговременно. — Дибич заметил, что Нальянов снова назвал его по имени-отчеству, не приняв его попытки сближения.

Плечи Маши Тузиковой брезгливо передёрнулись, Ванда Галчинская казалась странно печальной, Елена смотрела на Нальянова глазами, в которых стояли слезы. Ей казалось, что в его словах — боль обманутой любви, но, вообще-то, на холёном лице Нальянова не было и тени скорби. Он казался равнодушным и чуть сонным. И эта полусонная летаргия уже не отпускала Юлиана Витольдовича. Он сел рядом с Дибичем и молча слушал чужие разговоры, но сам в беседы не вступал. Если к нему обращались, отделывался кивками. Дибич заметил его быстрый взгляд, который поймала Анастасия Шевандина, равнодушный и чуть презрительный.

Глава 10. Ночные разговоры

Найти истину при помощи логики

можно лишь при условии,

что она уже найдена без помощи логики.

Гилберт Честертон

За плотно закрытым окном шуршал дождь. Тут в соседней зале раздались звуки музыки — заиграл приглашённый генералом оркестр. Дибич был уверен, что Нальянов не будет танцевать, но ошибся. Тот встал и неожиданно любезно поклонился Ванде Галчинской, галантно протягивая её руку и улыбаясь. Она подняла на него глаза, вспыхнула и явно смутилась, но Нальянов, смеясь и что-то бормоча её на ухо по-французски, уже увлёк её в соседнюю залу. Глаза его искрились томным светом, казались ласковыми и нежными.

Это приглашение подлинно удивило всех. Поражены были, и весьма неприятно, девицы. Елена Климентьева казалась просто шокированной, Анна Шевандина растерянно смотрела вслед паре, Анастасия казалась подавленной, Мария Тузикова — откровенно завидовала подруге, провожая её взглядом мутным и потемневшим. Деветилевич и Левашов выглядели одураченными. Леонид Осоргин, поджав губы, пригласил на танец невесту, Дибич, несколько секунд заворожённо следя за танцующими, вдруг опомнился и поспешно пригласил девицу Климентьеву. Растерянная и явно униженная предпочтением, которое Нальянов выказал эмансипированной нигилистке, она протянула руку Дибичу, и он тут же увлёк Елену в зал.

Деветилевич и Левашов, переглянувшись, пригласили сестёр Шевандиных — Аристарх — Анастасию, Павлуша — Анну. Младший Осоргин посмотрел на Лаврентия Гейзенберга, к этому времени основательно набравшегося, и пригласил Марию Тузикову. Харитонов сидел в углу в одиночестве и нервно грыз ногти.