Молох морали

Вчерашний, субботний день. Павловск. Нальянов тогда что-то заметил в компании гостей Ростоцкого нечто такое, что дало ему основание назвать компанию гадюшником. Замечать он умеет. Но что он увидел?

Дибич удивился себе, вспомнив, что, несмотря на жуткие впечатления вчерашнего дня, он порадовался сближению с Нальяновым, тот всё-таки назвал его по имени. А почему это радовало? Потому что тот въявь, открыто отказался от соперничества? Дибич покачал головой. Нет. Этот человек по-прежнему нравился ему — очаровывал и даже завораживал. Даже ревнуя к нему и временами ненавидя, Дибич ловил себя на зависти и восхищении.

Андрей Данилович снова вспомнил вчерашний пикник. Он снова заметил впечатление, производимое на девиц Нальяновым. Теперь он обозначил его для себя как магнетизм, нечто иррациональное. Он понял, что Юлиан не тонкий и умный ловелас, ловкий и лживый волокита, нет, отторжение его от девиц было искренним, он не играл. И эти страшные, покоробившие его слова о любви… Неужели он и вправду пережил любовную трагедию, которую Дибич придумал как сказку для Елены?

Теперь Ренар. Значит, связь была, но Нальянов утверждал, что «никакой надобности в мадемуазель не имел…» Собственно, одно другому не противоречит, просто нелепо как-то. И, наконец, Анастасия. Нальянов не убивал её, это бесспорно, но имела ли место связь? Да, безусловно. Но что было делать? Спросить самого Нальянова? Не хотелось, — не хотелось чувствовать себя дураком. Дибич им не был. Но в присутствии этого умного мерзавца, он казался себе глупцом. Тут Дибич задумался. Он назвал Нальянова мерзавцем? Хм… Телеграмма Ренара не то чтобы разоблачала ложь Нальянова, просто поступок был совсем не «моральным»… Но, с другой стороны, он убедительно подтверждал иную самооценку Юлиана. «Я — подлец, Дибич».

Андрей Данилович вышел в гостиную.

Нальянов, как и накануне, был в своём зеленоватом халате — возлежал на диване с книгой, а рядом, на пледе, свернувшись клубком, устроился холёный сибирский кот, чёрный с яркими зелёными глазами. Увидев Дибича, Нальянов отложил книгу, встал и любезно поинтересовался, как он себя чувствует. Дибич поблагодарил и ответил, что ему лучше. Юлиан присел к роялю и пробежал пальцами по клавишам. Кот тоже поднялся, потянулся, выгнув спину и, прыгнув на переднюю крышку BЖsendorfer'а, нагло разлёгся возле нот. Юлиан, сегодня как никогда благодушный и любезный, погладил его.

— Любите кошек? — вежливо поинтересовался Дибич.

— Да, они заставляют вспоминать юность, Сорбонну, годы учёбы, — Нальянов улыбнулся, и Дибич с удивлением отметил эту улыбку — открытую и радостную, — у моей хозяйки мадам Лану было три кота, и когда в мартовские дни Tout le quartier dormait dans la fenêtre ouverte ne pouvait pas entendre tous les sons autres que les chats enragés meow…[12]

Тут лакей доложил о приходе Вельчевского. Юлиан велел просить и приказал подать фрукты и закуски.

Появившийся на пороге полицейский был бледен, он явно не спал ночь. Нальянов раскланялся с ним, и тут Вениамин Осипович проронил, что хотел бы остаться наедине с Юлианом Витольдовичем. Дибич торопливо поднялся, Нальянов же остановил его, бросив ироничный взгляд на Вельчевского и Дибича.

— Мне бы не хотелось, чтобы господин Дибич покидал нас, — в голосе его промелькнули насмешливые нотки. — Это необходимо, Вениамин Осипович?

— Дело в том, что в дневнике покойной, Юлиан Витольдович, весьма много говорится о вас.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — кивнул Нальянов. Он обошёл рояль, оперся на тёмный корпус, и упёрся взглядом в Вельчевского, — тем не менее, скрытность в таком вопросе глупей откровенности. Я полагаю, что из дневника Анастасии Шевандиной вы извлекли следующее: мы встретились с ней музыкальном вечере у Давыдовых, хозяин попросил проводить её, на следующий день она оказалась в моём приходском храме, хотя раньше там никогда не бывала. Сказала, что хочет кое-что рассказать и вечером навестила меня. — Нальянов скучал. — Ну… вы понимаете, что я услышал. Я сказал, что едва ли способен полюбить её. Она была уверена в обратном. Ну, что ж… Неделю спустя я уехал в Страсбург. На этом все и кончилось. При этом, — апеллирую к вашему здравомыслию. Можно представить тьму случаев, чтобы отвергнутая женщина в гневе убила бы ветреного любовника, но зачем ветреному любовнику смерть ненужной ему женщины?

Вельчевский молчал. Из дневника он подлинно узнал, что Анастасия отдалась Нальянову, но экстатические строки любви быстро сменились ненавистью. Итак, Нальянов сразу признал связь. Что с того? Только у этих двоих — Нальянова и Дибича — было алиби, вдобавок подтверждённое со стороны: их обоих видела с другого берега почтенная супружеская чета. Вельчевский осторожно спросил, пытаясь прояснить то, чего не понял из дневника.

— Анастасия Шевандина не нравилась вам?

— Ничуть.

Дибич скорчился в кресле и молчал. Вельчевский поднял глаза на Нальянова.

— То есть, я правильно понял? Вы не любили девушку, но воспользовались её склонностью к вам…