Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

«Дорогая Энжи, – вывел он аккуратным почерком, – мне немного страшно, потому что туча висит. Даже не знаю, что делать с ней. Расстрел не помогает. А теперь ведь от закона не уйти, даже за очень большие деньги. Мне один генерал сегодня по секрету рассказал, когда я его попросил от меня тучу отвести. «Меня за это казнят», – коротко, но ёмко сказал он. Короче, не откупиться. Потому что международная проблема. Это в земле можно что угодно утаить и закопать, она не расскажет, а то, что летает по небу, никак не утаишь. Облако не остановишь, его не замуруешь в четырёх стенах, не свяжешь в кандалы. Это ж надо по всему небу делать границы. До такого человеческий прогресс ещё не дошёл. Сегодня облако в Пятигорске, завтра оно в Ростове, послезавтра в Украине, а через неделю уже в Германии. Перемещения облаков фиксируются, и рано или поздно виновника всё равно найдут. Чтобы не допустить пения, теперь запрещено говорить. Об этом президент сегодня в прямом эфире сказал. Самые большие счастливчики – глухонемые. Они – настоящее спасение. Они могут работать в самых опасных зонах, все зачистки оперных театров производятся ими. Чтобы их легко было отличить от остальных и не убить ненароком, им на лоб или на щёку набивается специальная светодиодная татуировка.

Борис сложил письмо вчетверо и положил в конверт, надписал адрес. «Отправлю позже, – подумал он, – сегодня всё равно почта уже не работает». Всю ночь и всё утро Борис провёл не в спальне, а в избушке. Он уходил туда на ночь, когда чувствовал, что оптимизм покидает его. Он знал, что страх и тоска появляются от неверия, поэтому именно в такие моменты ему надо было много молиться. Отношения с Всевышним у него были особые, доверительные. Борис общался с ним за закрытыми дверями, так что никто не видел его лица, но однажды Зоя рассказала, что заметила необычный ярко-красный свет. «Выглядело это так, будто бы избушка горит». Полыхание казалось настолько достоверным, что Зоя, сделав несколько фоток для «Инстаграма», вызвала пожарных, но когда они приехали, всё прекратилось.

– А ты что-нибудь слышала? – спросил тогда Борис.

– Не-е-т, – ответила Зоя. – Я ничего не слышала, но Цукерберг был сам не свой. Носился как сумасшедший вокруг избушки, а потом спрятался в дальнем углу сада и заскулил.

В этот вечер всё было иначе. Не было никакого полыхания. Не было ни сил, ни вдохновения. Он бесчувственно простоял на коленях несколько часов, формально произнося слова молитвы, и внутри у него было пусто. Когда он встал и уже собирался уходить, он услышал голос.

– Барух! – Голос показался Борису знакомым. – Освободи человека из рабства! Верни человеку право на голос!

Борис открыл глаза и осмотрелся, но ничего не увидел. Только он хотел спросить, что имеется в виду под «человеком» – еврейский народ, всё население мира или какой-то конкретный человек, он услышал эхо, повторяющее часть предыдущей фразы.

– ЧЕЛОВЕКА ИЗ РАБСТВА…

Он сказал:

– Ашем, но как мне освободить человека из рабства? Какого человека? Разве я достоин? Из какого именно рабства? Ведь люди формально свободны. Да и государство у евреев уже имеется. Всё ведь хорошо. А то, что голос под запретом, так ведь это ты так велел, или нет?

Но ответа не последовало. Если считать, что молчание – знак согласия, то, закончив аудиенцию молчанием, Всевышний согласился с последней фразой. Но на что он ответил согласием, на всю фразу или только на последнюю её часть? На какую часть последней фразы Ашем ответил согласием? Впервые за последние десять лет Борис не знал правильного ответа.