Молоко волчицы

- На всю станицу будет один кашевар, баб от печки освободим, чтобы могли те бабы культурно развиваться...

Казаки похохатывали. Михей Васильевич распалялся:

- Работать будем по часам - от и до. Черную работу станут выполнять машины, пар, электричество...

- Как же ты быка будешь паром пасть? - спросил дедушка Исай. - Или, к примеру, корову доить?

Ответ Михея, несколько сбивчивый, утонул в хохоте. Михей и сам рассмеялся. И тут все испортила ядовитая Катя Премудрая:

- Михей Васильевич, как же вы освободите баб, когда у каждой семеро по лавкам бегают - дети?

- Детей будете сдавать в ясли! - ясно и серьезно сказал он.

Казаков так и свело набок. Все, значит, правильно: скотину, хаты, чашки-ложки - все в кучу малу. Но и этого мало - и детей сдай в коммуну! Слушатели редели, шли к выходу.

- Граждане! - испугался председатель. - Ясли это не такие, как у скотины, одно название, это домики такие, вроде больницы...

Еще лучше сказал - больница что тюрьма! И толпа расходилась, громко опрокидывая лавки. Шутка дело сказать: детей в ясли! Нет, товарищ председатель, ты ею сперва спороди, выкохай, а потом поглядим - отдашь или нет в ясли! Казак жену бросит или там в коммуну сдаст на общее пользование, а дитю цены нет. Корова - отыми у нее телка - неделю не пьет, не ест, мычит, плачет.

Классовые враги сражались в клубе и около. Сторожа не было. Свежую известку на стенах побили камнями, углем писали нехорошие частушки, на ступеньках сквернословили подростки, тянули сивуху станичные калеки, случалась поножовщина. Жестоко избили Федьку Синенкина - он в клубе учился на тракториста.

Первые комсомольцы разбили сквер из фруктовых деревьев, установили в нем гипсовый бюст Маркса. Деревца безжалостно сломали вражеские руки, бюст разбили, а под монументом нищие считали выручку. Председатель не отступал. Трижды по весне сажали деревья. Скот, мальчишки, жара сокрушали насаждения.

Площадку перед клубом залили бетоном с гранитной крошкой - и ломы станичников осклизнулись. Плакаты вешали не бумажные - железные. Начался смертный бой между клубом и церковью. С гневом отказался Михей Васильевич от посадки яблонь и вишен. Осенью посадили в сквере крепкие тополя, живучие акации, быстрорастущие клены. Обнесли деревья железной оградой, поставили сторожа.

- Станичники, - умолял председатель, - неужели плохо в жару посидеть в холодке, у фонтана?

- Дюже сладко, верно гутаришь, - соглашались казаки, но деревья и ограду сломали.

Операцию повторили. С вечера наряжали комсомольские патрули. Частенько и председатель заступал в ночную стражу, дослав патрон в ствол. Деревья растут медленно, а караульные ночи длинны. Коротая время, председатель рассказывал комсомольцам о будущей жизни, в которой не будет такого, чтобы один ел, другой слюни глотал. Он рисовал им новую станицу в электрических огнях, с прямыми улицами, трехэтажными домами и даже мечтал запрудить речку под Белым Углем, чтобы и море было в станице, с парусами и флагами.

В звездном мерцанье лицо председателя светится. Желтую бурку он накинул на самого маленького комсомольца. Молодежь тянется к нему. Дома моления, ругань, голод, попреки, а дядя Михей говорит о такой жизни, что голова кружится, и идет за эту жизнь везде, хотя из-за угла в него стреляли уже дважды.

На вокзале артелью Анисима Луня сложен памятник погибшим коммунистам. По рисункам Невзоровой каменных дел мастер высек там несколько профилей Дениса Коршака, Антона Синенкина, а одно лицо Анисим высек без рисунка, сам, и оно странно напоминало лицо Михея. Суеверные люди считали, что Михею, таким образом, не долго гостевать на белом свете. Сам он не обращал на это внимания, да и сходство только кажущееся. Еще не высохли слезы матери Дениса Ивановича, а уже Коршак стал легендой. Михей - товарищ Дениса, его друг. Поэтому блеск легенды падал и на строгое лицо второго председателя нашей станицы.

Долго тянется караульная ночь - так и деды стояли на пикетах.

Шумит речка Березовка. Не скоро поворачивается Батыева дорога в кебе. До смены далеко.

Утро председателя начинается встречей с конем. Путь им обоим ведом а коммуну. В горы. В прекрасное одиночество трав и ветра. По дорогам Лермонтова, под "Казачью колыбельную" которого матери по-прежнему баюкали детей. И конь, и всадник лечились тут - конь травой от зимней бескормицы, всадник светом и синью от станичных дел.

Из-за изумрудного кряжа Кабан-горы растекается озеро света. Солнце еще за горами. Внизу плывут и клубятся туманы. В ущельях прохлада, журчанье быстрых речушек, сторожевые горы в росах и цветах, крутые, как башни, скалы, за ними синева дальних вершин, над которыми высятся вечной прелестью остро белые пики снежного хребта, и кажется, рядом, можно потрогать ладонью, проскакав полверсты, гигантский Эльбрус, Грива Снега, Шат-гора, корона Европы.

Прасковья Харитоновна бежала, задыхаясь, к дому старшего сына. В руках то ли уздечка, то ли шлея с железными бляхами.

Михей во дворе окапывал яблоньку, посаженную в день своей свадьбы.