Молоко волчицы

На Марию смотрел с жалостью и укором - вот к чему привело ее коммунарство, не согласилась она жить с ним, и вот случилось. Жаль возлюбленную свою, у которой такая несчастливая планета. Жаль и Тоньку цветок, что не расцвел. Двухметровый слой желтой кладбищенской глины навеки отделил его от дочери. В ней, осенило разом, было заложено его бессмертие. Опустившись на колени, плакал, поправлял холмик, утрамбовывал. Обещал при народе поставить хорошую ограду и ходить по воскресным дням убирать могилку цветами. На поминки дал костистого для навара мяса, четыре курицы на лапшу с курятиной, сахара и изюма на пшеничную кутью. Оплатил попа и свечи. Антону купил гармонь с красным мехом, новый картуз и фунт ирисок. Ночью, чтоб меньше видели, отвез Синенкиным мешок невеяной пшеницы и воз картошки - это от щедрости души.

Как будто в град вошли хазары - с утра в станице шум базара. Вот продает гусей казак. Скрипят мажары, арбы, тачки. Горами вишни на возах торгуют смуглые казачки. Прикрыты толстым лопухом кувшины с пенным молоком. Прозрачны сливы и лыча. Душисты свежие рогожи. Собака крупная, рыча, найти хозяина не может. Невинные глаза овец. Цветут персидской шали розы. Толмачит Гришка Коновец. Веселье. Шутки. И угрозы. Толпа у ситца, шелка, шерсти. Пирожник носится с лотком. Бьет оглушительно по жести жестянщик синим молотком...

Глеб тоску глушил базаром. Он и раньше любил это людское скопище, часто "продавал глаза" - шатался по базару без дела, окусывался возле торгующих. А нынче сам продает картошку, чистую, цвета майского сливочного масла - это когда коровы съедают с травами много желтых цветов. По этой же причине коровье масло бывает розовым, голубоватым, а зимой бледное масло подкрашивали морковным соком. Картошку с руками отрывали, не торгуясь. Расторговавшись, Глеб купил кое-что по мелочи: ниток, скалку, приглянулся ему кочет в руках Ваньки Хмелева, должно, ворованный. Купил и кочета. Встрелся с дружками, выпили, загуляли, и бешено покатилось по небу солнце, красное, пыльное. Вот уже скотина с полей возвращается, а Глеб никак не доберется домой, то в один двор зайдет, то в другой, то ему бражки пенной поднесут крепкие хозяева, то стаканчик синей араки. В корзинке полудохлый кочет свесил голову. Пьяный увязался за группой молодежи, переписывающей население станицы. Записали и Глеба с матерью. Глеб куражился: "И кочета пишите, и кобеля, и ягнят!"...

Мария после похорон задумалась. Просыпалась казачья тяга к дальним странам. Ходили слухи, что на восточных стройках платят длинные рубли, сатин и ситец продают вольно, хлеб белый в будни едят. Вспоминались рассказы деда Ивана про какую-то "милую Францию", что стоит "при реке Рона". Брат Федька, запоздалый школьник, показал сестре эту реку на карте и рассчитал, сколько дней пути туда, но сказал, что во Францию не пустят окопались там самые лютые враги Советской власти, и надо ждать часа, когда начнут выкуривать капитал по всей земле.

Немилыми казались Синие горы - много мук выпало людям рядом с их красотой. А на стройках, говорили, давно коммуна, о собственности одни юбки да ложки. Стала она прислушиваться к паровозным гудкам. Тайно ходила вйГ станцию, прогуливалась по перрону и волновалась, когда поезда трогались. Накопить бы деньжат на билеты и с весны полететь туда, где, как говорили еще, солнце на полдня раньше всходит. Это брехня, конечно, а вот жизнь там, должно быть, советская.

Здесь за эту жизнь ломал горб Михей Васильевич, во верх держал пока Глеб Васильевич.

БУТЫРСКИЙ ЗАМОК

После тюремного заключения в городе Ростове-на-Дону Спиридона Есаулова затребовала Москва.

Привезли его в Бутырскую тюрьму. Начали церемониал. Арестованных по одному выводили из кареты с решетками, нажимали звонок, открывалось "очко", распахивалась дверь, окованная железом, с множеством замков и запоров - каждая династия стражников устанавливала свои, не снимая старых.

В ледяном боксе, выложенном плитками зеленого стекла, их, голых, осматривала женщина-врач.

Три часа просидели в другом битком набитом боксе - по древнему ритуалу ломали волю арестантов.

В длинном зале снова раздевались. Их обыскивали, распарывали подкладки, шапки, обувь - отбирали неположенные иголки, бритвы, ремни.

Снова шли. Гулко хлопали стальные двери. Миновали карцерный блок - в некоторых одиночках светился огонь. По коридорам, мимо страшной резиновой камеры, во двор. Опять звонок, распахивается дверь. В душном мареве прачечной арестованные женщины стирали. Пришли в баню. Разделись, отдали одежду на прожарку. Получили по крошечному, как игральная кость, кусочку дегтярного мыла. Долго ждали, когда выдадут кружку и полотенце. Через восемнадцать часов попали в камеры, построенные при императрице Екатерине. Сводчатые потолки, тусклая лампочка, нары, каменный пол, оцинкованный таз для мусора, стол, параша, похожая на полковой бак для супа.