Читаем Молоко волчицы полностью

...До последней минуты Михей Васильевич руководил эвакуацией. Железную дорогу отрезали внезапно. Эвакуировались через горы на мелком транспорте и пешком. Сам отступал с женой и Иваном на горкомовской линейке. Проехали верст двадцать, и секретарь упал в беспамятстве - сердце останавливалось. Случившийся рядом медик сказал что-то по-латыни и развел руками: протянет лишь до утра. Ульяна вырвала у Ивана вожжи, повернула коней назад. Михей не кончался и не приходил в себя. Дежурил при нем Иван, поил отваром корня девясила - "девять сил в нем".

Михей открыл глаза. Тикают ходики. Жужжит шмель. Мирно качаются ветки в саду - тени на стенах. Далеко над плоскогорьями кусочек лазури, как кромка манящего моря. Бархатной лапкой умывается котенок - к гостям. Михей погладил восковыми пальцами полную руку Ульяны. Повернулся. Лопатки заострились, как у мальчишки. В лице явственней проступали очертания черепа - не жилец. Провел рукой по голове, удивился - пальцы легко прошли в белом пуху, как дудаки сквозь редкую, битую пшеницу. Вдруг вспомнил все, застонал:

- Немцы где?

- Лежи, лежи слава богу, отдыхал, думала, овдовею.

- А не лучше было тебе овдоветь? - с ненавистью посмотрел на растерянное лицо жены. - Почему домой вернулась?

- Лечить...

- Для немецкой виселицы? Ступай вон...

Медленно, опираясь на Ивана и костыль, по-стариковски вышел в сад.

"Ягуар" с длинным хоботом, своротив краснокорую яблоню, стоит одной гусеницей в изумрудно-светлой реке. Яблоню Михей посадил в день своей свадьбы. Молодые, загорелые танкисты сочно пожирают яблоки и фотографируются на фоне Синих гор. В сознании шевельнулось сравнение танка с каким-то ползучим зверем, панцирным гадом.

За рекой на лугу занимаются вольными упражнениями рослые, с могучими мускулами солдаты в особой форме. Альпийские стрелки корпуса генерала Рудольфа Конрада, гордость немецкой армии. Из Тироля, Баварии, Скандинавии, отлично вытренированные спортсмены, студенты гитлеровского университета, охотники на тигров и носорогов, прошедшие с орлиным пером на кепи и цветком эдельвейс на знамени Норвегию, Югославию, Французские и Итальянские Альпы. Многие штурмовали пики смерти в Гималаях. Оставили следы альпенштоков в Андах и Кордильерах. Они уже вкололи черный цветок свастики в алмазный берет Эльбруса. Одетые в добротное сукно, фланель, шерстяные свитеры и меховые ботинки на шипах, оснащенные, помимо оружия всех родов, альпинистским снаряжением, они легко преодолевали траверсы горных вершин и, по мнению командования, были непобедимы в горах. Поставленные на особый паек, включающий коньяк, шпик, какао, семгу, пластинки лимонного сока, имеющие спортивный распорядок горного лагеря, они и впрямь выглядели белокурыми гигантами в штормовых костюмах военного образца.

Михей видел на лугу всего восемь человек. Но когда они построились и запели, чеканя шаг, мороз прошел по его спине. Слов песни он не понимал, но железной силой веяло от стрелков дивизии "Эдельвейс", чьи груди так и просились под Рыцарский крест. Безупречной выправки матерые горные волки, они полны решимости водрузить нацистский флаг на вершинах Памира и Тибета, то есть пешим порядком взобраться выше авиации.

Неделю назад Михей видел дивизию генерала Быкова, бывшего чекиста и партийца. Они отступали на перевалы. В серых шинельках, необстрелянные парнишки-горцы, задумчивые украинцы, застенчивые армяне, молчаливые грузины, терпеливые русские - все тоскующие по дому, увидевшие винтовки чуть ли не накануне боев. Дивизия называлась просто - Пятая стрелковая. Форма офицеров не отличалась от солдатской. Они нуждались в боеприпасах, сухарях, портянках, ели конину, собирали в лесах дикие фрукты, чтобы не умереть с голода. Взять много продуктов в городе не могли - не было транспорта. Даже минометы и пулеметы - несли на спинах. Командир дивизии шел пешком. Документы штаба навьючены на ослов.

Как признавал фюрер, судьба войны в те дни решалась на юге России. Там она и решилась. Кутузов пожертвовал Москвой, Россия - Кавказом, лучшим алмазом своей короны. Война называлась Отечественная - защищали Родину. Поэтому наряду с тенями великих революционеров прошлого в строй встали святой Александр Невский, князь Дмитрий Донской, царь Петр Первый, полководцы Суворов и Нахимов. Священники служили молебны о победе русского воинства и пели, как и триста лет назад, "даруй, господи, одоление на агарян и филистимлян". Но сокрушили врага живые люди, осененные великим знаменем новой России.

Немцы уже неделю в станице. Михея не трогают, но дорога каждая минута. Быстро перебрал в памяти активистов оборонных кружков, которые по годам должны быть дома.

- Иван, много немца в станице?

- А черт их знает! Вот чего много, так это раненых. Аксютка наша, дурочка, как работала в "Горном гнезде", санитаркой, так и осталась. Говорит, полковники да генералы на лечение прибыли. Близко не подойдешь собаки, охрана. Наши летчики бомбят станицу каждый день, и все по краям, уже три коровы убило и пацана.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное