Молоко волчицы

Но любил Глеб все-таки не праздничные дни, а будни - розовую серость пронзающего свежестью утра, холодок забирается под бурки и тулупы, и подумать, что надо вставать в поле, на загон, страсть, а думать нечего: надо подниматься. А потом трудный рабочий день с редкими перекурами - от зари до зари четыре упруга, четыре раза отпрягали рабочий скот, чтобы напоить и покормить, тут и самим небольшой отдых. Зато наполняются возы зерном, овощами, дровами, травой, а в холодочке под кустом или в ямке зарытый - бидончик кваса, айран, узелок чернослива, арбуз-богатырь или змеинокожая дыня и, конечно, каравай высокого хлеба.

А бывали дни прекрасные, а получались черными.

Стояли последние теплые деньки, хотя был уже декабрь. Глеб метался по двору. Осенью в горах прошли ливни, у Есауловых смыло воза два картошки. Беда с бедой обручается - на днях в Барсучьей балке украли копну сена - и самое едовое было, разнотравье.

Глеб прошел по станице и по цвету определил свое сено во дворе Оладика Колесникова, рябого мужика лет тридцати пяти, семья которого славилась лютой бедностью. Детей семь душ, и опять Дарья Колесникова пузатая, родила уже и шестнадцатилетняя дочь, пока без мужа. И в хорошую пору борщ с лебедой варили, кошку из-под стола выманить нечем; зимой отсиживались в холодной хате - не в чем выйти на снег. Земли мужикам не положено, арендовать - "средствия" нужны, да и скотина тут не прививалась - ходили по двору три-четыре чахлых овцы да несколько, почти без пера, голотелых кур. Девка с грудным дитем летом нанималась в подпаски, заработала годовалую телку, а сенца не заготовили. Главная еда Колесниковых - картошка, которую они выбивали после того, как урожай хозяевами убран. Маленьких приучали побираться. Каждому Дарья сшила сумочку из мешковины и по вечерам в семье, на редкость дружной в беспечности, делили куски, яблоки, кукурузу. В большом чугуне парили жмых и ели прямо из чугуна - и чашек не было. С бедности Оладик пил, пропивал последние копейки, принесенные детьми. Особенно добычливыми были калека Колька - в детстве упал с печки и переломил позвоночник, - и пронырливая старшая Лизка, успевавшая хватать добычу раньше других. Теперь Лизка, умная, неленивая, работала на заводе, наливала бутылки с минеральной водой, а дите ее тоже давало семье пользу - в морозы его наряжали в тряпки и рогожу, сажали рядом с калекой Колькой у церкви, и не умеющий еще говорить младенчик тоже тянул ручонку.

Сено - товар неклейменый. Прямо не придерешься. Два вечера Глеб становился в засаду в глухом переулке, чтобы ломануть Оладика дрючком. Пожег руки старой крапивой и злее сжимал кол. Оладик отсиживался дома. Телку в садах пасли семилетние Петька и Дашка. Глеб подстерег момент и перерезал телушке глотку. Окруженный плачущими детьми Оладик на горбу принес скотину домой. Начали пировать - мяса сколько! Только горько голосила баба: росла бы молочница и - на тебе! Шел мимо Глеб Есаулов. Посочувствовал горю хозяев. Сказал:

- Сенцо-то теперь залежится!

Ночью ему снилась телка. Проснулся с болью в душе. Жалко. Не Оладика. Телку. И еще больше злился на вора, толкнувшего на убийство. Ведь именно телят Глеб любил без памяти.

С утра повозившись с телегой, в сердцах толкнул сгнивший передок. Лес, привезенный на новый ход, пошел Спиридону на хату. Прибежал за накваской Федька Синенкин, мать тайно от отца послала, уж больно вкусное молоко у Есауловых! Прасковья Харитоновна встретила его ласково, дала гостинец. Федька передал Глебу, чтобы он нынче вышел на угол к Марии.

Не до свадьбы сейчас Глебу. Фургон новый справлять надо, с весны начнут возить с гор желто-лимонный камень, с Подкумка булыжник и песок господа затевают строить за парком лечебницу, да такую, говорят, что будет лучшей на всем свете. Фургон деньги стоит, а тут и так разорение с картошкой, сеном. Завтракая, выпил араки, удивив мать. Пошел на мельницу. Там опорожнил с Трофимом еще пузырек пшеничной горилки. Откуда-то появились Михей и Спиридон. Трофимов обрадованно пригласил и их. Они стали благодарить мирошника за быков, данных Глебу за поденщину, - щедро заплатил мужик. Пришлось отпечатать еще один "плакон". Сели на перевернутую колоду у тихой зимней воды, неспешно, на солнышке, повели пир-беседу - с полем управились, можно теперь покумекать о мирском и суетном. Подливая в кружки, Трофим рассуждал, никого не беря в свидетели:

- И только в супружестве человек приходит в свое естество. И казак, и баба были попервам одной сутью. Но в гневе рассек их господь бог, и с тех пор тяготеют они друг к дружке, половину свою ищут...

Вон он куда гнет, сиволапый! Конец года - время сватовства, сговоров. Хмельные казаки куражились. Мужитве лестно породниться с кавалерами его величества, а что толку с этого кавалерам! Богат мирошник, черт крюком не достанет. Это резон, но стыду не оберешься. В окно выглядывала невеста, хромая Раечка, - три жениха во дворе, но ей люб один, Глеб. Мать спешно жарила картошку на отборном жиру.