Молоко волчицы

Была еще одна привилегия любимцам царя - запрещалось селиться в казачьих станицах иноверцам и иноземцам. Однако с течением лет "расовая" чистота казачества утратилась. Цари не только любили казаков, но и боялись, чтобы не получилось государства в государстве, республики в монархии, ибо случались атаманы, которые Терек и Кубань ставили превыше Москвы и Петербурга. Поэтому после крестьянской воли 1861 года началась усиленная колонизация Кавказского края. На плодородные земли потянулись тысячи российских мужиков. Жить им тут не возбранялось, но земли не давали, брали налоги за "посажённое" место, воду, дороги. Сбоку станиц выросли немецкие колонии, в самих станицах - греческие и армянские кварталы, горские окраины, где сакли еще лепились к скалам. Смешанные браки стали не редкостью. Появились у казаков фамилии Гейзлер, Акопян, Филиди - окончания, понятно, в казачестве трансформировались: Гейзлеров, Акопянов (Акопов), Филидев. Многонациональность обогащала язык и понятия станичников, православных, старообрядцев, баптистов, мусульман, иудеев. Семь церквей, мечеть, синагога. Одна церковь, Пантелеймону Целителю, стояла на источнике минеральной воды, в здании бил "чудотворный" ключ, исцеляющий немощных. Православных большинство. Все под защитой закона. Но религиозная резня случалась.

Казачество не было единым, монолитным и в своей среде. Замкнутый казачий круг внутри делился на множество кружков вплоть до семьи. На Кавказе селились донские, хоперские, уральские, волжские казаки, не смешиваясь с терскими, гребенскими, кизлярскими, моздокскими и кубанскими станицами. Волжский атаман Савельев, выбившийся на Кавказе из рядовых в полковники, получив дворянское звание, не мог рассчитывать на славный прием в соседней станице, если она не из волжцев.

Неприветливы и грозны были чуждые горы первым поселенцам. Долго пели полуссыльные казаки; "Да все-то мне немила чужая сторона..." Их дети уже веселее, с присвистом пели в такт конской рыси: "Полно вам, снежочки, на талой земле лежать, полно вам, казаченьки, горе горевать..." Мачеха-земля кормила щедро, стала матерью. И на службе в дальних странах пели сытые казачьи сотни: "О тебе тут вспоминаючи, как о матери, поем, про твои станицы вольные, про родной отцовский дом". Мчалось время на терских скакунах. Ползло на медленной арбе. Земля засевалась хлебом, виноградом и человеческой зернью - земля дорогих могил. И как из зубов дракона выросли железные воины царя и отечества, вспоенные молоком вольности, навеки влюбленные в цветущие балки Предгорья и бурные реки Эльбруса. И уже ревниво смотрели на новых пришельцев-мужиков, иногородних, старались не смешиваться с ними. Мужики Колесниковы отыскали среди старожилов казаков родственников по воронежскому селу. Родственники открестились: спаси бог, мы сроду мужиками не были. Сестра атамана Марфа Жданова вышла за мужика так уж случилось, но детей ее брат поверстал казаками. Выросшие дети вместе с матерью с презрением смотрели на отца в мужичьем одеянии - как на батрака. Оплошает отец в хозяйстве - град, недород, ящур, - они говорят: да у вас, у мужиков, сроду ничего не было, вам бы спать да лежать, матушка Расея! И появилась у казаков худшая степень сравнения: р о в н о у м у ж и к о в! Высокомерие аристократов к смердам во все времена понятно. Но поразительно: в терских казачьих станицах наблюдалось редчайшее высокомерие темных, неграмотных землеробов и скотоводов по отношению... к аристократам, особенно интеллигенции - "Кому чего, а барыне зонтик!". С чиновными, знатными, богатыми считались, кланялись им, но и посмеивались над их одеждой, культурой, словами, считая все это несерьезным для истинного человека, то есть казака. Как в первую ночь у гор укрылись в кругу телег, так потом замкнулись от других казаки в кругу своих традиций, песен, трудов, веры, не смешиваясь с русским народом, лишь свято блюдя, не щадя жизни, границы Российского отечества, раздвинутые ими же, казаками, так, что Россия занимала одну шестую часть земной поверхности.

Роман Лунь сильно поизносился на войне, горячится по всякому поводу, а тут тронули больное - землю делить. Поправил очки - глаза необыкновенной голубизны, стекла как осколки южного неба. Жадно слушает, что говорит Михей:

- Земля дана всем, она одинаковая к человеку.

- Нет, господин хорунжий, - отзывается Роман, - краше казачьей земли нету!

- Верно, Ромаша, - оглядывает дали Михей.

- Только скопом, коммуной селиться не резон. Надо вразброс, поодиночке жить, там хуторок, там церковка, я бы пошел в новую пустынь, благой Афон основал тут.

- Придут и сюда люди, - соглашается Михей и чует: непростой разговор затевает Лунь.

- Какие люди? Фабричные хамы ваньки? Тут надо ставить казачье царство на божьих началах, а коли нет царя, китайской стеной отгораживаться от России - сами паны да атаманы!

- И мы от ванек пошли! - рубит Михей наперекор вечным истинам казачества.