Молоко волчицы

На Быкова, стоящего без оружия, кинулся Алешка Глухов, но коршуном налетел на него Антон Синенкин...

Завязался бой. Позиция белых была предпочтительней - они залегли в ямах каменоломни, постоянно бросая гранаты. Красные строчили из пулеметов сквозь стену дождя, наугад.

Дождь кончился внезапно, как и начался. Степь зазеленела, умытая и напоенная.

Антон Синенкин поднял цепь отряда в атаку и первым доскакал до смолкших каменоломен.

В синих, заросших клевером и осокой ямах было пусто. Там, где еще погромыхивал гром и чернела низкая туча, по взгорью уходили белые конники.

Они подхватили на бурку раненого командира и повернули от станицы вспять, в горы, искать долю. Оставшийся один Саван Гарцев долго бросал гранаты. Теперь и он догонял сотню, одинокий всадник.

Кисло пахнет траченым порохом. Заря догорела за тучами. В пепле неба тлеют угольками пожара звезды. Скрипят телеги, увозя раненых и мертвых. Над темными лесными балками мрачно собирались черные дивизии туч.

МОЛОКО ВОЛЧИЦЫ

Михей обрадовался, когда Денис Коршак позвал его с собой на заседание Совдепа. В ту же ночь Михей стал коммунистом, его приняли в партию большевиков. Определили должность - командир красного эскадрона. Перед светом - июньская ночь коротка - работу закончили.

Комендант Синенкин пригласил Коршака, Быкова, Есаулова на ужин, хотя уже можно было завтракать.

Сидели на балконе гостиницы "Эльбрус". На площади стояли часовые. Горничная принесла на стол жареную утку, редиску в сметане, графин водки. Михей не ел сутки. Но не пилось ему, не елось у коменданта - думал о встрече с матерью и Глебом. Чайный стакан водки размягчил его. Он оттягивал час встречи, а потом пришел аппетит, и в ход пошел позеленевший сыр из тумбочки коменданта, пригодились и сухари в тороках.

Часов в десять утра к гостинице прискакал Игнат Гетманцев, ставший ординарцем Михея. Он рассказал, что в станице бой между родственниками белых и красных, бьются в основном бабы, но втягиваются и казаки, и мужики. Бьются рогачами и камнями, но порой слышатся и выстрелы. Масла в огонь, - продолжал Игнат, - подлил иногородний Мирон Бочаров, собаколов и мыловар, брат Тихона, убитого вчера в бою. Мирон самосудом посек арапником жену Савана Гарцева, зарубил на перине его деда, разбил в хате сундук, вырядился в казачью черкеску, вскочил на коня и поехал по станице победителем, погоняя захваченной в чулане колбасой.

Денис, Антон, Михей переглянулись. Выскочили на площадь, схватились за кольты - коней! Опередил товарищей Михей - как рысь прыгнул на своего коня, огрел его кулаком по шее, бурей помчался к церкви...

Мирон привязал священника к яблоне, чтобы сечь его.

Он услышал за спиной конский храп и топот, увернулся от коня, но плеть Михея разорвала ему нос и губу. Мирон ткнул коня Михея шашкой распорол кожу на груди. Это окончательно взбесило Михея - нестроевой человек замахивается клинком! Тут шашка Мирона полоснула Михея по ноге. Тогда комэска лихо, как на смотру, ссек ему голову.

- Гнида мужицкая! - рыдал Михей.

Подоспели Игнат, Денис, Антон и держали Михея за руки, пока не пришел в себя.

Михей поехал к матери. В воротах встретил Глеба и, всхлипнув, расцеловал брата. На крыльце стояла мать, сыпала зерно курам. Она увидела старшего сына, но отвернула глаза. Михей хотел пожалиться ей на Спиридона, что он начал братскую войну и что их поединок - всего лишь семейная ссора. Мать опередила его, спросила с гневным надрывом:

- Ты иде брата дел, подлец?

Михея захлестнула ярость - дед Гаврила! - темная, слепая:

- Наплодила волков! Зарублю-у!..

- Руби, хам! - Прасковья рванула кофту, подставила клинку тощую, вислую грудь.

Михей замахнулся. Глеб смело кинулся к нему - и Михей разрубил передок фаэтона. Потом заплакал, отошел, утихомирился. На коленях просил у матери прощенья. Мать простила. Стал ему дорог и Глеб, сторонившийся войны, мирный пахарь, и Михей пожалел, что обидел и брата словами "наплодила волков".

Раз, подвыпив, Прасковья Харитоновна рассказывала:

- Осталась я вдовой сам-четвертый. Пашу, сею, от людей не отстаю. Работа наша полевая. Куда детей? С собой на загон беру. Старшие помогают, младшенький Глеб в балагане жевку сосет. И чтоб его ящерки или хомяки не покусали, я там собаку за сторожа привязывала. А водились у нас собаки от волка. И правда, гавкали с воем. Сучек мы так и звали Волчихами.

Вот прихожу я в балаган полдничать, а Глеб, было ему годика два, Волчиху сосет - у нее дома кутята оставались. Спужалась я, не приведи господь. Она его славночко так лапами обняла и рычит на меня - мать, да и только. Больше я ее в степь не брала. С того, думаю, и приключилось, сердце у Глеба волчиное стало, беспокойный он характером. И никакие собаки его не берут. В любой двор зайдет - кинутся, загавкают и тут же руки ему лижут, лапами кверху падают, а иные бегут и визжат, царица небесная, матушка...

Так говорила мать, а в станице плели разное, будто Глеб и мясом живым питался, и умел оборачиваться в волка и прокусывать людям шеи.