Молоко волчицы

- Наутро пал снег. Савватий и Герман рыбачили с борта ладьи. Зосима с того же места всматривался в небо. У ног ластились горбоносые синие волны. Желтые листочки бедных дерев падали поверх снежной крупы. Среди облетающих деревьев, на чудно оснеженном берегу Зосима преисполняется духом, Ц е р к о в ь н а в о з д у х е не повторялась. Но в тот же день, открывшись Герману и Савватию, начал Зосима рубить храм, не по замышлению, а по образу привидевшегося в небе... Вечером соорудили костерик, всыпали в котелок с водой три горсти оржаной муки с толченым корьем и побаловались рыбкой, что днем еще гуляла вольной птицей в морских глубинах. Дул норд, свирепо сыпал на шатер снегом, рядом возился зверь в водах, малодушный Савва стонал, а Зосима рассказывал им о храме, будто уже побывал в нем и знал каждую притолоку и половицу. С утра взялись за топоры, и бледное октябрьское солнце гладило теплыми ладонями вдохновенные лица строителей, повешенную на дерево рыбу и чертеж на снегу...

Смотрит-смотрит Антон на картинку размером вполовину его ладони. Высь, смирение, сила... Будто сам он, инок, вышел из тесной каменной кельи в полдневный час на берег моря и причастился студеным солнцем, синью, желтизной, и сердце билось-ширилось, постигая красоту мира, жизни, в сердце вскипал горючий плач от невыразимой ноши счастья быть рожденным. И в жажде делать доброе, высокое он обнял возлюбленную. И вновь смотрели-смотрели на волшебный обрубок старинной доски, изукрашенной гением.

На камельке грелся кофе. Наталья Павловна говорила, закрыв рукой миниатюры на п о л е н е - Ц е р к о в ь н а в о з д у х е и Зосима на оснеженном берегу:

- Спустя столетия на том месте выросла могучая каменная крепость Соловецкая, отражающая набеги н о р в и г о в как форпост России. Кладовые монастыря ломились от богатств, умножаемых трудами тысяч и тысяч пахарей, зверобоев, мастеров. Цвели дивные сады, и зрели виноград и дыни, не уступающие самаркандским - на Белом море, белом ото льда. Ткани выделывались не хуже европейских мануфактур. А меха, кость, изделия из дерева, вдохновенная роспись и живопись не знали равных. Монахи тучнели, наливались жиром, желчью, впадали в уныние и блуд - все это нам уже неинтересно. Как и то, что монастырь со временем стал местом ссылки и заключения, тюрьмой. Нам дорого лишь то, что вечно - и вечно современно нам, идущим поколениям людей. При чем же тут бог? - угадала она мысль Антона, у которого прорезалось з р е н и е.

Сюжеты миниатюр не увлекли Антона. Покорило настроение, пейзаж, воздух, ощущение полноты бытия и п р и с у т с т в и я там, в том далеком дне - чудо большее, чем храм на небесах. Бледное октябрьское солнце, пронзительный ветерок, срывающиеся с древес желтые огоньки листьев - будто гаснут свечи на ветвистой люстре, студеная синева. Стало быть, Антону уже годов триста, и впереди не меньше - не скоро погаснут чудные краски, даровавшие ему еще одну столь долгую жизнь, впридачу к его жизни, как в книгах Толстого он так же получал бесплатно множество новых и разных жизней - то Оленина, то Хаджи-Мурата, то Вронского... Сам господь бог неспособен на такие чудеса, а поэты и живописцы могут.

- Ты это береги, Наташа, это большие тыщи стоит, то есть, не деньги, конечно, а как волшебное откровение. А деньги - пустяк. Вот только теперь до меня дошло, почему один барин в Москве отдал церкви подворье в пятьдесят тысяч за ветхую, облупленную иконку со спичечный коробок, и еще, помню, радовался, что взял "почти даром". А рука моя поганая, чтоб отсохла! Это как мать родную зарезать. Что мы натворили!

Есть люди, видящие в жизни, в других людях и народах одни несовершенства, пороки, и зло вышучивают само мирозданье - не так, не по-ихнему устроено. Антон натура противоположная - благодарность его основная черта. На обрубке иконы он увидел только совершенство, гений, величие, красоту духа и переносит их вообще на старину, не думая, что давно не пишутся такие иконы в России, что не глаза его виновны в слепоте, а богомазы XX века, малюющие иконы на оптовую продажу, а в доме Синенкиных и вовсе иконы бумажные: в сверкающих сусальным золотом и серебром ризах типографский Христос, литографская Мария, красивые, как пряник и конфета, но, как пряник и конфета, не поражающие, не возвышающие, не зовущие никуда. Однако и богомазы и полиграфисты ни при чем - просто век Христа кончился, как кончается все, и тут уже ничего не попишешь, время умирания не лучшее время, и оно не дает плодов.

Железной метлой революции выметалась из страны всякая несправедливость, в том числе религия. Антон шашкой рубил ее иконы, а оказалось, что иные изображения на досках росли из его сердца, и теперь оно кровоточило. Это объективная трагедия, не зависящая от воли и сознания людей. Трагедия - жанр высокий, и случается она не с каждым. С Антоном случилась - он оказался избранным.