Молот и крест

Гарри Гаррисон Джон Холм Молот и крест

Qui kredit in Filium, habet vitam aeternam; qui autem incredulus est Filio, non videbit vitam, sed ira Dei manet super eum.

Верующий в Сына имеет жизнь вечную; а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем.

Евангелие от Иоанна, 3:36

Angusta est domus: utrosque tenere non poterit. Non vult rex celestis cum paganis et perditis nominetenus regibus communionem habere; quia rex ille aeternus regnat in caelis, ille paganus perditus plangit in inferno.

Дом тесен: он не может вместить обоих. Царь небесный не хочет дружить с проклятыми и языческими так называемыми царями; ибо вечный царь правит на небесах, а остальные проклятые язычники стонут в аду.

Алкуин, дьякон из Йорка, 797 г.

Gravissima calamitas umquam supra Occidentem accidents erat religio Christiana.

Величайшая катастрофа, выпавшая на долю Запада, это христианство.

Гор Видал, 1987 г.

Часть первая Трэлл

1

Северо-восточный берег Англии, 865 г.

Весна. Рассвет на мысе Фламборо-Хед, где нагорье Йоркшир-Уолдс вдается в Северное море, как гигантский рыболовный крючок весом в миллионы тонн. Оно указывает на море, на вечную угрозу викингов. Короли маленьких королевств начинают в тревоге объединяться, чтобы отразить эту угрозу с севера. В тревоге и недоверии, ибо помнят долгую вражду и длинную цепь убийств, которыми отмечена история англов и саксов с самого их появления несколько столетий назад. Гордые кузнецы оружия, победившие уэльсцев, благородные воины, которые, как говорят поэты, обрели землю.

Тан Годвин бранился про себя, расхаживая по стене небольшой крепости, возведенной на самой вершине холма Флэмборо. Весна! Может, в других, более счастливых местах удлиняющиеся дни и светлые вечера означают зелень, лютики, коров с полным выменем, бредущих на дойку. Здесь на холме весна означает ветер. Бури равноденствия и сильные ветры с северо-востока. За таном низкие изогнутые деревья растут в ряд, одно за другим, как люди, повернувшиеся спинами, каждое последующее на несколько дюймов выше переднего, больше подверженного ветрам; они образуют естественную стрелу или флюгер, направленный в сторону бурного моря. С трех сторон серая вода вздымается медленно, как огромное животное, волны загибаются и снова распластываются, их рвет ветер, он прижимает и выравнивает даже мощный натиск океана. Серое море, серое небо, темные тучи, затянувшие горизонты, никакого цвета в мире, только волны разбиваются о полосатые скалы утесов, вздымая вверх фонтаны пены. Годвин здесь уже так давно, что не слышит грохота ударов; он замечает волны только тогда, когда они вздымаются особенно высоко, заливая его плащ и капюшон. И тогда на лице вместе пресной воды дождя оказывается соленая.

Впрочем, какая разница, мрачно думал он. Такая же холодная. Конечно, он может пойти в хижину, растолкать рабов, согреть озябшие руки и ноги у огня. Вряд ли в такой день можно ждать набега. Викинги моряки, величайшие в мире, так во всяком случае говорят. Но не нужно быть великим моряком, чтобы понять, что в такой день плавать не стоит. Ветер точно с востока – нет, подумал тан, скорее с юго-востока. Попутный ветер, если плывешь из Дании, но как спасти корабль от скал в таком море? И как благополучно причалить, если доберешься до берега? Нет, никакой вероятности. Он вполне может сидеть у огня.

Годвин тоскливо взглянул на хижину, с ее тонким столбом дыма, который немедленно уносился ветром, но отвернулся и снова стал расхаживать по стене. Господин хорошо выучил его. «Нельзя так думать, Годвин, – говорил он. – Нельзя думать: сегодня они, может, придут, а может, не придут. Не думай, что иногда стоит следить, а иногда не стоит. Пока светло, ты стоишь на холме. И смотри все время. Однажды ты подумаешь так, а какой-нибудь Стейн или Олаф подумает по-другому, и они будут на берегу и углубятся на двадцать миль, прежде чем мы их догоним. Если вообще догоним. А это сотни погибших, и сотни потерянных фунтов серебра, и скот, и сгоревшие дома. И целый год после этого невыплаченные налоги. Поэтому следи, тан, или пострадает твое поместье».