Молот Люцифера

Эта война — последняя. Больше войн не будет. Можно сказать, что Братство оказало Твердыне определенную услугу: окружающая Твердыню местность почти полностью обезлюдела. Не нужно теперь высылать многочисленные отряды на поиски имущества, оборудования и т.д. Гарви заставил себя думать только на эту тему: что, может быть, удастся разыскать, какими чудесными окажутся находки. Найти их, потом переправить в Твердыню…

Услышав звон тетивы, Гарви повернул обратно, теперь его очередь. А Брэд на какое-то — пусть и недолгое время — побудет наедине с самим собой.

Исследование крови было закончено, и Маурин отправилась к раненым. Смотреть на них было тяжело — но не настолько тяжело, как она предполагала заранее. Она знала, почему это так, но принудила себя об этом не думать.

Не настолько тяжело как предполагала прежде — потому, что те, у кого были наиболее страшные раны — уже умерли. Маурин подумала: а если б их лечили?… Леонилла, доктор Вальдемар и его жена — психиатр Рут, знали насколько ограничены их возможности. Врачи понимали, что те, кто наглотался горчичного газа или получил ранение в брюшную полость — обречены. Потому что нет лекарств и оборудования, необходимых, чтобы их спасти. В любом случае, большинство тех, кто отравлен газом, даже если б их удалось выходить, должны неминуемо ослепнуть. Может быть, врачи решили, что смерть для этих людей — лучший выход? Спрашивать Маурин не стала. И покинула госпиталь.

В здании городского совета готовились к празднеству. Готовились праздновать победу. Мы заслужили этот праздник, подумала Маурин, еще как заслужили. Мы можем горевать о погибших, но сами мы должны продолжать жить. И те, кто пали, кто в госпитале, слепли и умирали ради этого дня. Ради праздника, означающего, что война закончена, что худшее из того, что принес с собой Молот, позади, и что настало время приступить к восстановлению.

Джоанна и Роза Вагонер радостно закричали. Стоявшая перед ними лампа горела.

— Получилось! — сказала Джоанна. — Привет, Маурин. Смотрите, лампа светит, а заправлена она метанолом.

Лампа давала свет не слишком яркий, но все же это был — свет. В дальнем конце большой, заставленной книгами комнаты, дети расставляли пуншевые чаши. Мульберское вино, по настоящему превосходное вино (ну, если говорить совсем честно, не очень скверное вино). Ящик добытой неизвестно кем кока-колы. И еда — в основном тушеное мясо. Не нужно допытываться, что это за мясо. Крысы и белки — вовсе не какие-то совсем особые разновидности животного мира, а кошачье мясо на вкус не так уж отличается от крольчатины. Овощи в мясо добавлялись лишь в небольших количествах. Картошка превратилась в очень дорогой и редкий деликатес. А вот овес — был. В Твердыню пришли двое из скаутов Горди Ванса, с собой они принесли овес, тщательно отсортированный. Зерна похуже — для еды, а отборные — для будущего посева. Сьерра из края в край заросла диким овсом.

Национальная кухня шотландцев — сплошь овес. Сегодня вечером выяснится, каково на вкус шотландское блюдо — рубец с потрохами и приправой…

Маурин прошла через главный холл. Женщины и дети украшали его, развешивали яркие ткани — вместо настенных ковров. Украшали, чем только возможно, лишь бы создать максимально праздничную атмосферу. На противоположном конце холла — дверь в кабинет мэра.

В кабинете находились отец Маурин, Эл Харди, мэр Зейц, Джордж Кристофер и Эйлин Хамнер. Когда Маурин вошла, разговор внезапно прекратился. Маурин поздоровалась с Джорджем, он ей ответил, но вид у него сделался несколько встрепанный, будто при ее появлении он ощутил за собой какую-то вину. Или Маурин это только показалось? Но тишина, воцарившаяся в комнате, ей уж явно не показалась.

— Продолжайте, не надо из-за меня прерываться, — сказала Маурин.

— Мы просто разговаривали о… о кое-чем, — сказал Эл Харди. — Я не уверен, будет ли вам это интересно.

Маурин рассмеялась:

— На этот счет не беспокойтесь. Продолжайте, — и подумала: если, черт побери, вы считаете меня принцессой, то я, опять же черт побери, выясню, что здесь происходит.

— Хорошо… Ну, предмет нашего обсуждения несколько неприятен, — сказал Эл Харди.

— Вот как? — Маурин села рядом с отцом. Выглядел сенатор неважно. Вернее — выглядел он просто плохо, и Маурин знала, что эту зиму он не переживет. Врачи Бечесды говорили Маурин, что сенатор должен избегать волнений — а сейчас это было невозможно. Она накрыла своей ладонью его ладонь, улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ.

— Скажите Элу, что буду молодцом и неудобств ему не доставлю, — сказала Маурин.

Улыбка Джеллисона сделалась шире:

— Ты уверена в этом, котенок?

— Да. Я за себя отвечаю.

— Эл, — сказал Джеллисон.

— Хорошо, сэр. Разговор идет о пленных. Что нам с ними делать?

— В госпитале раненых пленных немного, — сказала Маурин. — Мне казалось, что их должно быть больше…

Харди кивнул.

— Остальные в… за ними обеспечен уход. Тревожит вот что: нам сдались сорок один мужчина и шесть женщин. Я вижу следующие возможности, — он поднял руку, начал загибать пальцы. — Первая. Мы можем принять их в свою среду как равных…