Молот Радогоры

Легкий хлеб юга позволил им много веков назад направить свои интеллектуальные изыскания на благоустройство жизни. Природа отступила на второй план, став для них только строительным материалом. Эллинизм воплотился в эстетику. В великую эстетику искусственности. Как бы он потом ни назывался: гражданином Рима ли представителем западной цивилизации, он нес на себе эту печать. И потому для нас он определялся в первую очередь эстетизмом.

Главный символ эстетизма — симметрия. То, чего в чистом виде в Природе не существует вообще. Симметрия — примитивная форма моделирования внешней оболочки бытия. Частично она отражена в идее парности элементов, что наблюдается, например, в строении органов и частей тела человека и животных. «Симметрия — основа гармонии!» — скажет эллин. «Равновесие — основа гармонии!» — скажет варвар.

Для эллина невообразимо, как можно удержать в балансе и взаимном притяжении противоречащие начала. Он не обращает внимания на пример естественной природы, поскольку моделирует гармонию сам. Смысл эстетизма — построение идеального. К идеальному эстетизм приковал себя пудовыми цепями. Парность и равновесие подвели эллиническое сознание к математическому расчету. Понятие «эллиническое сознание» условно и потому не следует приписывать его только грекам. В контексте наших рассуждений это сознание симметрической гармонии и идеализированной эстетики.

Именно эллины начали соперничество рукотворения в красоте и совершенстве форм с самой Природой. Достижения эстетизма здесь оказались столь впечатляющими, что их лучшие образцы способны вызывать настоящее потрясение у наблюдателя. Я думал об этом, стоя под величественными сводами миланского собора Дуома. Трудно представить себе что-либо более грандиозное в великолепии и изяществе. Если, конечно, забыть розовые скалы Вуоксы, подернутые хладным дыханием северной зари.

Тем бесполезнее кажется эта погоня за красотой рукотворения, чем шире взгляд человека в открытый мир Природы. Никогда еще подделка не превосходила сам оригинал. Попробуйте сравнить морской бриз под звездами таврической ночи с сухим полотном мариниста. Оно хорошо лишь как визуальный сигнал для оживления памяти. Ведь возбуждение чувств вызывает не само полотно, а память, к которой оно взывает.

Поиск идеального, божественного вне Природы неизбежно должен был привести к воцарению идеалистических догматов. Даже в период рассвета античности, когда ее гармония достигла удивительного равновесия между физическим совершенством атлетизма и божественной одухотворенностью идеи человеческого равностояния с богами, эстетизм «клинит» на самоедство. Вполне допустимо, что интеллект эстетов устал от им же созданного представления о богах. Идеализация должна была толкнуть божественное в область непостижимого, и она это сделала.

Естественно, что ни в одной христианской трактовке нет ни слова правды об истинной причине принятия христианства. История показывает нам только косвенные связи, пряча иногда прямые причины вообще за грань логически допустимого. Христианизация с ее жесточайшими мерами подчинения подняла новую Империю, новый Рим, взамен исторически истощенной цивилизации. Божественного в этом явлении было не более, чем в собирании подосиновиков.

Просто идеология четвертого века не могла не опираться на религию, как впрочем и идеология варваров десятого века. Эстетизм христианства был особо показателен именно для варваров, в большинстве своем впервые увидевших набитые золотом храмы.

Недоумение по поводу того, почему нужно поклоняться голому трупу иноверца на искаженной форме языческого креста подавлялось единственным веским аргументом — плетью, а для самых непонятливых оставили меч.

Русь вступила в один из континентальных блоков. Ей просто не дали стоять в стороне от происходившего раздела Европы. Однако, более гиблое занятие, чем превращение варвара в псевдоэстета, просто трудно себе представить.

Эстетизм, в отличие от варварства, всегда навязывает себя миру. Толпы духовных проповедников пытаются донести до нас нечто такое, чего мы не знаем. Их наивное самомнение вызывает восторг. Помню, как в беседе с одним из американских пастырей наш варвар процитировал отрывок кумранских рукописей, на языке оригинала, чем, собственно говоря, не вызвал никаких эмоций у своего оппонента, поскольку американец просто не знал об их существовании.

Познание и варварство несоединимы только с точки зрения самих эстетистов. Могу утверждать, что я варвар именно потому, что степень моего познания значительно превосходит эстетический потенциал.

В эстетизме знания узко нормированы. Они подчинены централизованной симметрии. Варвар может опровергнуть любую аксиому в этой системе, выстраивая законы в иной системе. Такую модель, со всеми ее догмами и непреложными истинами легко опровергнуть, если построить иную систему координат.

Задумайтесь на минуту — знания стали продуктом измерения!