Молотов. Полудержавный властелин

Он дожил до «летающих тарелок» и нового курса партии на перестройку и ускорение. Перевел сто рублей в Фонд помощи жертвам Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина — смотрю на почтовую квитанцию от 18 июня 1986 года.

Уезжаю в Москву — он стоит в проеме двери, держась за косяк. Грустный-грустный, провожающий взгляд…

«Будут, конечно, на нашем пути срывы, неудачи, — говорил он, — но империализм все-таки трещит по швам!»

Он умер на девяносто седьмом году 8 ноября 1986 года, в тот день, когда ровно шестьдесят девять лет назад стоял рядом с Лениным, провозглашающим Советскую власть. Вскрыли его завещание. В конверте была сберегательная книжка: пятьсот рублей на похороны — все накопления.

Еду на электричке с Белорусского вокзала. Стремлюсь получить историю из первых рук. Конечно, субъективную историю, но без нее, вероятно, и объективная не будет полной. А напротив меня на скамейке сидит мальчик и смотрит в окно…

Ноябрь 1990

* * *

Я — эмигрант во времени.

В разные десятилетия народ бывает разным. Люди перерождаются. Ощущаю это на себе. В детстве, да и потом, в юности, я старался тратить на свою персону минимум, и не потому, что не было денег, а потому, что считал — человек должен обходиться только самым нужным для жизни. Помню, лет в десять пошел в кино, захотелось купить бутылку апельсиновой воды, и деньги мама дала, да подумалось мне: как тяжко достаются отцу-летчику эти деньги… К тому же я читал о том, как экономил на себе Феликс Дзержинский.

Сейчас я стал по-иному относиться к стране и жизни. «Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…» Думается, в сегодняшние дни вряд ли появились бы Матросовы и Гастелло.

Люди, не понимая, спрашивают меня: неужели Молотов верил во все это? «Это» — социализм, коммунизм, воплощение идеи, которая дороже семьи, жены, детей и собственной жизни. Люди не могут понять его убежденность, потому что перед ними примеры других наших руководителей, особенно последнего времени, интенсивно не забывавших о благополучии своих близких. Многие из них, дожив до так называемой демократии, перекрасили свои былые кумачовые знамена.

Сталин и Молотов не терпели предателей. Сталин полностью выполнил клятву, данную у гроба Ленина. Сталин знал цену слову и всегда претворял в дело свои обещания народу. Потому его уважали и друзья, и недруги. В идеале Сталин был создан историей для честных людей, но он видел запретное, зашторенное в человеке, потому ему и нет прощения от тех, в ком он это увидел. Таких, как Сталин и Молотов, было все же меньшинство, и они мерили своей мерой подчиненных, расправляясь с теми, кто не подходил под их мерку. Называйте их бескорыстными узурпаторами, но они стремились создать лучшее общество тружеников с бесплатными образованием, медициной, жильем. Но были ли готовы к социализму тысячи тех, кому надлежало это общество строить и жить в нем? Кроме того, многие не поняли, что строительство социализма дело не одного десятилетия, но работа столетий, и стали дружно охаивать семидесятилетний, короткий, бесценный опыт отечественной истории.

«Социализм — это дело, которое требует много пота и крови», — говорил Л. М. Каганович, с которым я тоже встречался в последние годы его жизни. Я стал понимать, что образы большевиков, изображенных в произведениях искусства, не соответствуют действительности. Семнадцать лет постоянного общения с Молотовым дали мне громадный материал. «И меня какой-то уродец играет», — сказал Вячеслав Михайлович, увидев себя (якобы себя!) в художественном фильме о войне. О Молотове пишут, что это был твердолобый догматик, слепо повторяющий все то за Лениным, то за Сталиным. Могу смело сказать, что более умного, убежденного, последовательного и проницательного человека я в своей жизни не встречал. А мне довелось общаться с десятками, сотнями личностей незаурядных, среди которых были выдающиеся и даже великие. Да что я — Молотову давали высочайшую оценку такие политики, как Черчилль и Даллес. И неудивительно, что у общавшихся с Молотовым возникал вопрос: каким же был Сталин, если рядом с ним более сорока лет был такой Молотов?

Мне думается, Сталина будут изучать еще не одно столетие, и потому весьма ценно все, что говорили о нем и его эпохе люди, соприкасавшиеся с ним. И конечно же в первую очередь такая крупнейшая фигура, как Молотов.

«Молотов — Риббентроп» — линия государственных границ на карте предвоенной Европы.

«Молотов-коктейль» — так называли немцы советские противотанковые бутылки с горючей смесью. В Германии это выражение помнят до сих пор.

«Молотов-баскет» — корзина предложений для переговоров на послевоенных международных форумах. Такие ассоциации вызывает имя Молотова в современной Америке.

Перед вами, читатель, не слухи и сплетни, а материал, как говорится, из первых рук. В вышедшей в 1991 году моей книге «Сто сорок бесед с Молотовым» издательством было допущено более ста опечаток, погрешностей и даже грубых ошибок. Так, на странице 80 напечатано: «Мы были в дураках», а следует читать: «Мы не были в дураках». Куда дальше? Есть и другие, не менее впечатляющие огрехи.