Моменты счастья

Август 1990 года. Мне девятнадцать лет. Я стою на палубе авианосца. Я – моряк и служу здесь. И служить мне еще долго… Корабль стоит на рейде Севастополя. Мы с другом крадемся к борту, чтобы искупаться. Вдалеке видны огни города, и даже доносится музыка. Где-то танцуют и веселятся те, кто, в отличие от нас, свободен. Я ныряю в теплое Черное море. И вдруг: весь свечусь. Это какие-то микроводоросли так реагируют на чужеродное, то есть мое тело. Подо мной километр воды. И я парю в ней. По-настоящему парю. Я – счастлив. У меня нет на это никаких материальных и даже эмоциональных причин. Но я – счастлив. Здесь и сейчас, маленькая фигурка, плавающая вокруг огромного корабля. Почему-то в тот момент у меня было это странное и необъяснимое знание: «Все будет хорошо».

Алексей Топорков

189

1990 год. Я курсант четвертого курса лениградского вуза. Хитрым замыслом удается отпроситься на все выходные, и первым же поездом уезжаю в Ригу к любимой.

Поезд прибывал в пять утра с хвостиком. Не стал ждать первого троллейбуса и пешком отправился по улицу Суворова в Пурвциемс. Рефреном в голове звучал припев Любэ «А я дойду…». Был счастливее всех на свете – я приехал домой, где меня ждала будущая жена.

Дмитрий Чернобаев

190

Октябрь, а солнце греет, как летом. Мы сидим в Узком на берегу пруда и пьем сидр. Прям «из горла», передавая бутылку по кругу (а приличные вроде люди!). Солнце сияет, нестерпимо бликует вода, горят золотом листья на липах и кленах, на земле лежит оранжевый шуршащий ковер. И пальто брошено в сторону, и зима так бесконечно далека… Мы болтаем, пьем сидр, привезенный аж из самой Франции, – и мне так хорошо! Я счастлива.

Нина

191

Я счастливый человек. Во многом своим счастьем я обязан своей бабушке, которая воспитывала меня с братом. Ее в этом году не стало, но ее истории я буду помнить всегда. Одну из них она особенно часто повторяла. Думаю, что в эти минуты она была счастлива.

Вот эта история. Теплая кубанская осень 1943 года, окраина станицы Елизаветинской. Мне почти шесть лет. Я, переделав все домашние дела, убежала играть на улицу. А домашних дел, по крайней мере у меня, младшей из девятерых детей, стало меньше после того, как немцы отобрали всю нашу домашнюю живность и главное – нашу Калинку. Мама целыми днями ходит грустная, но я-то знаю, что грустит она не от того, что жалко ей кур и утят, не от того, что боится она нищеты – ведь смогла же наша большая семья выжить после того, как в 1937 году забрали папу. Она грустит, потому что не было давно писем с фронта от единственного сына Якова. Грустим и мы с сестрой Дашей, глядя на маму. Особенно грустно тихими вечерами, когда красное солнце молча скатывается по чистому небу за горизонт. Но накануне вечером нам было очень даже хорошо: маме принесли целый бидон меда. Они не сказали откуда, но я так думаю, что от маминой тетки. В тот вечер у нас был самый вкусный ужин – домашний хлеб и мед. После мама сказала Даше взять сапу (т. е. тяпку, на кубанской балачке) и идти за ней. Я тоже пошла: дома одной оставаться страшно. Но как только вышли за калитку, я вспомнила, что в это время на тропинках и в траве полно жаб, и мне стало не только страшно, но и противно. Пришли к ивам, что росли за огородами, на полянке, где мы, дети, играем обычно. Закопали бидон, аккуратно уложили траву на место, чтобы не видно было, и вернулись спать.

Сегодня такой хороший день: ясное небо. Позже, после обеда, мы пойдем купаться на Кубань, а пока можно поиграть на полянке. Но в полдень из соседских детей тут почти никого нет. Только вредные Мишка да Варька. Они часто выходят играть к нам с намазанным горчицей хлебом. Когда они приходят с запачканными лицами, любая, даже самая оживленная игра приостанавливается – мы все заглядываем им в рот, ведь мало кто из нас всегда сыт. Мама говорит, что когда придут наши, то их деду станет не так хорошо жить, ведь он предатель и полицай.