Моменты

Черт побери, как она ненавидела забивать голову такими дурацкими вещами! Она снова вытащила это платье и натянула его через голову. Амадо не волновало, как она одета, он, по всей вероятности, даже и не заметит.

Звонок снизу раздался в квартире Элизабет ровно в семь часов. Сказав Амадо в переговорное устройство, чтобы он поднимался, Элизабет зашвырнула в кухонный буфет перьевую щетку, которой прошлась по мебели, выровняла подушки на спинке дивана и мельком посмотрела на собственное отражение в зеркале. Вид женщины, взглянувшей на нее в ответ, удивил ее. Дело в том, что она совершенно машинально просто расчесала волосы, а не поднимала их в привычной французской прическе. В результате получился эффект, которого она вовсе не ожидала.

Услышав стук, отправилась открывать дверь.

— Элизабет… — казалось, он был поражен ее видом. — Как вы необычно выглядите…

Она едва не рассмеялась.

— Проходите, пожалуйста. Если вы дадите мне минутку, я уложу волосы, и мы пойдем.

Именно в этот момент она заметила, что в руке он держит розу, всего одну. В этом одиноком цветке было что-то интимное, смутившее ее. Она бы чувствовала себя спокойнее, если бы он приволок дюжину.

— Пожалуйста, не меняйте прическу. Мне вы нравитесь вот такой… очень нравитесь.

— Спасибо, — она неловко заправила прядку за ухо. — Ну и как прошла ваша встреча?

Его, кажется, озадачил этот вопрос.

— Вы же говорили, что собираетесь в город на какую-то встречу, как я поняла, на деловую.

— Да-да.

Здесь, в ее квартире, происходило что-то необычное. Раньше у них с Амадо не возникало никаких затруднений при разговоре. А в это утро ей, пожалуй, было бы проще общаться через переводчика с одним клиентом-немцем. Она сделала новую попытку.

— У вас не возникло никаких затруднений? Ведь все пришлось делать в спешном порядке.

Он улыбнулся.

— Ну, это не проблема, — и тут он протянул руку, словно только сию минуту вспомнил о принесенном цветке. — Я вот увидел эту розу, и она напомнила мне вас.

Элизабет коснулась темно-красных бархатистых лепестков и, вдохнув их аромат, с ехидцей посмотрела на него.

— Но у нее совсем нет шипов.

— А вы себе видитесь с шипами?

— Думаю, вам, вероятно, довелось найти в нашем агентстве еще парочку людей, которые воспринимают меня так же.

— Это все потому, что они завидуют вашему таланту и боятся вашей целеустремленности.

Элизабет рассмеялась. Это было просто замечательно.

— Если бы я не знала, что это не так, я бы, пожалуй, решила, что вы побеседовали с моей бабушкой.

— Когда-нибудь вы должны рассказать мне о ней.

Бабушку она вспомнила просто так, к слову. Но впервые с тех пор, как она покинула Канзас, Элизабет почувствовала желание рассказать о женщине, бывшей для нее не столько бабушкой, сколько настоящей матерью. Шагнув к кухонной нише, она вынула из буфета вазочку, наполнила ее водой и опустила туда розу.

Все еще не поворачиваясь к Амадо, она заговорила:

— Когда я была в шестом классе, учительница велела нам написать сочинение о цели жизни. Я написала, надеясь на хорошую оценку, но это не имело ничего общего ни с тем, о чем я мечтала, ни с тем, кем я вообще была. Моя бабушка прочитала сочинение и сказала, что я, мол, отлично поработала и, по всей вероятности, «пятерка» мне обеспечена. Ничего другого я и не хотела. А потом она заставила меня написать другое сочинение, в котором рассказывалась бы вся правда. Ну, я и решила сдать второе.

— И именно за него-то вы и заработали свою «пятерку», да?

Элизабет отнесла вазу в гостиную и поставила на кофейный столик.

— Ничего подобного. Учительница заявила, что если я не умерю амбиции, то мне в жизни предстоят сплошные разочарования.

— Таких людей нельзя и близко подпускать к детям.

— А у нее был аргумент: много ли женщин-президентов было у нас в стране?

— Не сомневаюсь, что это так или иначе связано с воспитанием девочек, которых готовят совсем к другому.

— Ну, теперь вы действительно говорите, как моя бабушка. Она просто пришла в бешенство, когда увидела, что учительница написала на моем сочинении. А через пару недель прихожу я домой из школы и вижу, что она вставила мое сочинение в рамочку и повесила на стенку в гостиной, рядом с медалями, которые мой дедушка получил во Второй мировой войне.

— Всем бы такую бабушку!

— В нашем городе она, конечно, была белой вороной. Этакой мечтательницей среди прагматиков.

— Мне бы следовало понять все это и без вашего рассказа.

— Каким же образом?

— Я чувствую ее мечты в вас, — он помолчал. — Что-то подсказывает мне, что вы проделали огромный путь, прежде чем стать тем, кто вы есть.

Разговор становился слишком уж личным, и это смущало ее.

— Я только сейчас почувствовала, как голодна.

Его, кажется, огорчила столь резкая смена темы, но он поддержал разговор.

— Надеюсь, вам нравится китайская кухня. Я заказал нам столик у Дон Лайшуня.

Это был один из самых изысканных, самых дорогих ресторанов в городе.

— Когда я впервые пришла наниматься на работу в «Смит и Нобл», Джереми предупредил меня, что это против правил — жить в Сан-Франциско и не любить китайскую кухню.

— Ну, если это и не получается, то закон надо соблюдать.