В итоге мы приходим к заключению, что доходы, извлекавшиеся Римом из провинций, в сущности не являлись налогами в нашем современном смысле. Их скорее можно сравнить с аттической данью, которая служила государству-патрону средством для покрытия принятых им на себя военных расходов. Этим объясняются поразительно незначительные размеры как валовой, так и чистой суммы доходов. Имеются указания, что римские государственные доходы, вероятно, за исключением доходов с Италии и зернового хлеба, отправляемого в Италию натурой откупщиками десятинных сборов, не превышали до 691 г. [63 г.] 200 миллионов сестерций. Итак, они составляли только 2/3 той суммы, которую ежегодно извлекал из своих владений царь Египта. Это соотношение может казаться странным только на первый взгляд. Птолемеи эксплуатировали долину Нила как крупные плантаторы и извлекали громадные суммы из монополизированной ими торговли с Востоком. Напротив, римское казначейство было в сущности лишь военно-союзной казной городов, объединившихся под покровительством Рима. Вероятно, чистый доход был относительно еще меньше. Значительные излишки получались, вероятно, только из Сицилии, где действовала карфагенская система обложения, и в особенности из Азии, с тех пор, как Гай Гракх для осуществления своих раздач хлеба провел там конфискацию земельной собственности и общее обложение всех государственных земель. По многим указаниям, главной опорой римских государственных финансов были доходы из Азии. Вполне правдоподобно утверждение, что остальные провинции в среднем стоили Риму почти столько же, сколько приносили ему. Те из них, в которых надо было содержать значительные постоянные армии, как например, обе Испании, Трансальпийская Галлия, Македония, пожалуй, часто стоили больше того, что приносили. В общем, в римской казне, правда, в нормальное время, оставался излишек, который давал возможность щедро финансировать государственное и городское строительство и откладывать кое-что на черный день. Однако если принять во внимание огромную территорию, на которую простиралось римское владычество, то размеры и этих сумм доказывают лишь, что чистый доход от римских налогов был незначителен. Таким образом, в известной мере как в римско-италийском, так и в провинциальном финансовом управлении действовало старое разумное и достойное сочувствия правило, что не следует извлекать материальных выгод из политической гегемонии. Сборы со своих заморских подданных Рим, как правило, снова тратил на военную охрану тех же заморских владений. И если эти римские налоги были для налогоплательщиков тягостнее, чем прежние, вследствие того, что тратились большей частью за рубежом, то зато весьма значительным сбережением являлось то, что прежние многие мелкие властители и армии были заменены одним владыкой и централизованным военным управлением. Однако этот почтенный принцип старой организации провинций был подорван в корне многочисленными допущенными отступлениями. Десятинные сборы, взимавшиеся в Сицилии по гиероно-карфагенскому образцу, вышли далеко за пределы взносов на ежегодные военные расходы. Правильно говорит у Цицерона Сципион Эмилиан, что римскому народу не подобает одновременно повелевать народами и быть их мытарем. Присвоение портовых пошлин было несовместимо с принципом бескорыстной гегемонии. Высокий размер пошлин и притеснительный способ их взимания не способствовали их популярности. Уже в то время слово мытарь является у восточных народов синонимом слов «злодей» и «грабитель». Эта повинность больше всех других способствовала тому, что римское имя стало ненавистным в особенности на Востоке. Когда власть перешла к Гаю Гракху и к той партии, которая называла себя в Риме партией популяров, открыто объявлено было, что политическое владычество дает каждому участнику право на известное количество шеффелей зерна. Гегемония превратилась просто в собственность на землю; не только была введена полная эксплуатация, она была с бесстыдным цинизмом мотивирована, узаконена и прокламирована. Конечно, не случайно самое тяжелое бремя легло на самые невоинственные провинции — Сицилию и Азию.