Моммзен Т. История Рима.

Из числа наук только в одной намечалась деятельная жизнь, именно в латинской филологии. Начатые Стилоном филологические и реальные исследования в пределах распространения латинского народа продолжались в грандиозных размерах его учеником Варроном. Появились обширные труды по изучению всего богатства языка, в особенности пространные грамматические комментарии Фигула и большой труд Варрона «О латинском языке»; монографии по грамматике и языковедению, вроде Варронова сочинения об употреблении слов в латинском языке, о синонимах, о возрасте букв, о возникновении латинского языка; схолии к древнейшей литературе, в особенности к Плавту; работы по истории литературы, биографии поэтов; исследования о старинном театре, о сценическом делении Плавтовых комедий и о подлинности их. Латинская филология реалий, включившая в свой круг всю древнейшую историю, и проистекавшее из практической юриспруденции сакральное право были сгруппированы в фундаментальных и навсегда оставшихся такими «Древностях человеческих и древностях божественных» Варрона (опубликованных между 687 и 709 гг. [67—45 гг.]). Первая половина, касавшаяся «вопросов человеческих», описывает доисторическое время Рима, разделение на города и деревни, науку о годах, месяцах и днях, наконец, дела общественные дома и на войне; во второй половине, «о вопросах божественных», наглядно излагалось государственное богословие, сущность и значение специальных жреческих коллегий, священных мест, религиозных празднеств, жертвоприношений и посвящений, наконец, самих богов. За этим последовало, кроме ряда монографий, как, например, о происхождении римского народа, о происходивших из Трои римских родов, об округах, в виде обширного и самостоятельного дополнения к этим трудам сочинение «О жизни римского народа», замечательный опыт истории римских нравов, набрасывавший картину домашнего быта, финансов и культурного состояния Рима в эпоху царей, в период ранней республики, Ганнибала и новейшего времени. Эти труды Варрона основывались на столь разностороннем и, по-своему, столь обширном эмпирическом знакомстве с римским государством и пограничными с ним эллинскими областями, какого мы не встречаем ни раньше, ни позднее ни у кого из римлян и которому одинаково содействовали как живое наблюдение над окружающим, так и изучение литературы; похвальный отзыв современников, что Варрон помог ориентироваться на родине своим соотечественникам, не понимавшим окружающего их мира, и что он научил римлян познавать, кто они и где живут, был вполне заслужен им. Но искать у него критики и системы было бы напрасно. Греческие данные заимствованы, очевидно, из весьма мутных источников; есть следы и того, что и в римских вопросах автор не был чужд влияния исторического романа его времени. Весь этот материал расположен, правда, в форме удобного и симметричного специального сочинения, но не распределен систематически и не обработан; при всем стремлении гармонически переработать предания и собственные наблюдения, научные труды Варрона не могут избежать обвинения в известной доверчивости по отношению к традиции и в нежизненной схоластике¹⁴⁰. Зависимость от греческой филологии заключается скорее в подражании ее недостаткам, чем преимуществам; так, например, изучение этимологии на основании одного только созвучия превращается у самого Варрона, как и у остальных филологов того времени, в простую догадку, часто же даже в чистую нелепость¹⁴¹. Своей эмпирической уверенностью, полнотой, а также несостоятельностью и отсутствием метода, Варронова филология живо напоминает английскую национальную филологию и, подобно ей, находит свой центр тяжести в изучении древнейшего театра. Мы уже говорили раньше, что монархическая литература развила в противоположность этому эмпиризму в языковедении определенные правила. В высшей степени характерно, что во главе современных грамматиков стоял не кто иной, как сам Цезарь, который в своем рассуждении об аналогии (опубликованном между 696 и 704 гг. [58—50 гг.]) первый пытался подчинить свободный язык силе закона.