Монады

ОНА. Да, да. Рыжий кот. Ласковый такой. И вот я, помню (движения ее становятся артистичными, она входит в образ, начинает играть, как она играла, и играла неплохо, Антигону, например, даже очень хорошо, или Вассу Железнову – еще лучше: хотя, трудно сказать, что лучше) маленькая я была, ну, маленькая-маленькая, даже для своего возраста такая маленькая. Меня еще крохотулечкой звали (смеется. И правильно, что смеется. Елизавета Сергеевна и сейчас росту невеликого. А зачем он нужен – рост-то? Вон сколько дылд понавыросло, а пользы?), маленького была росточку, да и несмышленая. Несмышленая была. А вот на всякие такие штучки там, как, впрочем, и все дети – ну, просто дьявольская какая-то выдумка была. И бессердечие. Ох, какие жестокие дети. Ох, какие жестокие.

ОН. Да, да, жестокие, жестокие.

ОНА. Жестокие! Жестокие! Представляете?

ОН. Представляю! Представляю! Сам такой же был! Я вам потом тоже расскажу. И ведь любили кота-то?

ОНА. Да! Да! Любила. Как я его любила! Как я его любила! О, жестокая человеческая натура! Особенно дети! И я тоже!

ОН. Да, да и вы тоже!

ОНА. Маленькие с виду, ангелочки – а какая жестокость! Чудовища просто!

ОН. Ну что вы. Вы же были, наверно, доброй девочкой.

ОНА. Нет! Нет! Не защищайте меня! Я очень жестокий человек!

ОН. Ну что вы! Ну что вы!

ОНА. Да, да. И тогда в детстве тоже. Жестокая была. Когда родители уходили из дома, брала я бедного котика на руки, ласкала – как жестоко! – ласкала: Котик ты мой! хорошенький ты мой, лапонька моя! (Одной рукой изображает любимого котика, а другой – свою собственную руку.) Прелесть ты моя! – а потом – страшно вспомнить! начинала в рот ему запихивать капусту!

ОН. Ай-яй-яй! Капусту? Кислую?

ОНА. Кислую, кислую, а вы…

ОН. Продолжайте, продолжайте. А кот…

ОНА. А кот, бедненький мой, сопротивляется, сопротивляется! Кошка ведь! Беззащитная ведь!

ОН. Да, да, беззащитная!

ОНА. Вот, вот, беззащитная. Кошка ведь. Зажимает свой ротик!

ОН. Вот так? (Тоже изображает своей левой рукой, которая была жертвой в предыдущем изображении, как котик Елизаветы Сергеевны зажимает ротик.)

ОНА. Да, да! А я ему сую, сую! А он сопротивляется. А я ему сую, сую! У него ведь сбоку зубов нет! Грызун ведь! Дырка там! (Уже показывает на своем лице, обнажая зубы, где, кстати, никаких дырок нет – ведь она же не грызун!) А я ему сую, сую! А он давится, бедный! Бедненький! А мне жалко его. Сама же мучаю и самой же жалко! Боже!

ОН. И слезы льются, а он царапается.

ОНА. Да, да, плачу! А он царапается. И кровь течет по рукам!

ОН. Да, да. По правой руке, а на левую вы варежку одевали.

ОНА. Да, да, варежку. (Запинается.) А откуда вы знаете?

ОН. Ах, Елизавета Сергеевна! Елизавета Сергеевна! Как это скверно!

ОНА. Но ведь в детстве, хотя и сейчас.

ОН. Да не то, не то. Я не о том! Скверно. Боже мой! Это же я написал!

ОНА. Что вы написали?

ОН. Это же я написал. Всю эту историю про кота, капусту, варежку.

ОНА. Как вы?

ОН. Ну да. Это мой рассказ. Понимаете. Мой рассказ!

ОНА. Вы, вы же… Но вы же меня…

ОН. Это я написал, Елизавета Сергеевна! Я! Это со мной было, я и написал.

ОНА. Но это же я сама…

ОН. Нет, нет, я написал. Я вас ведь не об этом просил. Это чушь какая-то.

ОНА (желчновато). Значит, вы автор. Понятно, понятно.

ОН. Что вам понятно? Что вам понятно.