Монах

— Постойте еще миг, Матильда. Вы приказываете адским силам: разве вы не можете взломать двери этой тюрьмы? Не можете освободить меня от цепей, от которых онемели мои руки? Спасите меня, заклинаю вас, уведите меня из этого ужасного места!

— Именно эту единственную вашу просьбу я и не могу выполнить. Мне запрещено помогать человеку Церкви и последователю Бога. Откажитесь от этих титулов и приказывайте мне.

— Я не продам душу на гибель!

— Упорствуйте же в своем упрямстве, пока не окажетесь на месте казни. Тогда наконец вы будете раскаиваться в своей ошибке и будете стремиться к свободе, но будет поздно. Я покидаю вас, но если до того момента, когда прозвонит колокол смерти, мудрость просветит вас, вот способ исправить вашу нынешнюю ошибку. Я оставляю вам эту книгу.

Прочтите наоборот четыре первые строчки седьмой главы: дух, которого вы уже однажды призвали, появится немедленно. Если вы будете благоразумны, мы еще встретимся, если нет — прощайте навеки!

Она бросила книгу на пол. Облако блестящего пламени охватило ее: она махнула Амбросио рукой и исчезла. Погаснув, эта мгновенная вспышка пламени в камере сделала тьму еще более черной. Единственная лампа давала как раз столько света, чтобы монах мог найти собственный стул; он бросился на него, скрестил руки и, опустив голову на стол, погрузился в разрозненные обрывки собственных мыслей, которые как бы предвосхищали хаос.

Он продолжал так сидеть, когда камера открылась. Это пробудило его от оцепенения. К нему пришли с приказом явиться к Великому Инквизитору. Он встал и тяжело зашагал за тюремщиком.

Его отвели в тот же зал, поместили перед теми же судьями и еще раз спросили, расположен ли он во всем признаться. Он, как и раньше, ответил, что не совершил никакого преступления и ему не в чем признаваться. Но когда палачи приготовились его пытать, когда он увидел пыточные инструменты и вспомнил уже перенесенные муки, решимость совершенно его покинула. Забыв о последствиях своего поступка, стремясь только избежать ужасов нынешней минуты, он произнес самую полную и пространную исповедь, раскрыл все обстоятельства своих преступлений, признался не только в том, в чем его обвиняли прежде, но и в том, в чем никто даже и не думал его подозревать. Поскольку его спрашивали о бегстве Матильды, которое внесло в умы полную сумятицу, он признался, что она продалась Сатане и обязана своим бегством колдовству. Тем не менее он утверждал, стоя перед своими судьями, что сам он никогда не вступал в сговор с адскими силами; но угроза пыток заставила его объявить колдуном и еретиком и себя, а заодно принять все прочие титулы, которыми инквизиторам вздумалось его наградить. После этой исповеди тут же был произнесен приговор. Ему приказали готовиться к смерти во время аутодафе, которое должно быть устроено в полночь этой же ночью. Этот час был выбран из тех соображений, что пламя будет сиять во тьме еще ярче, и казнь произведет на умы большее впечатление.

Амбросио, скорее мертвый, чем живой, был оставлен в камере один. Он чуть не умер, услышав, какой чудовищный приговор ему вынесен. В ближайшем будущем его не ждало ничего, кроме гибели, а его страхи с приближением полночи становились все ожесточеннее. Он то проваливался в мертвую тишину, то начинал бредить, как бы уже во власти самих ужасов агонии. Он ломал руки и проклинал час, когда появился на свет. В одно из таких мгновений глаза его остановились на таинственном подарке Матильды. Порывы ярости тут же утихли. Он стал внимательно разглядывать книгу, взял ее, но тут же с отвращением отбросил подальше. Быстрыми шагами он стал ходить взад-вперед по камере, потом остановился и снова устремил взгляд в угол, куда упала книга. Он подумал, что по крайней мере в ней находится возможность избежать своей роковой судьбы. Он наклонился и подобрал ее. Какое-то время он стоял, дрожа и не решаясь. Он горел желанием воспользоваться ее возможностями, но его пугали последствия. Однако воспоминание о приговоре окончательно прогнало его нерешительность. Он открыл томик, но волнение было так велико, что сначала он никак не мог найти указанную Матильдой страницу. Устыдясь себя самого, он призвал все свое мужество, открыл седьмую главу и начал громко читать. Но глаза его часто отрывались от книги, и он беспокойно искал духа, которого ждал и страшился в одно и то же время. Несмотря на это, он упорствовал в своих попытках и неуверенным голосом, часто запинаясь, сумел произнести до конца четыре первые строчки на странице.