Монах

— Как счастлив будет тот, кому предназначено обладание таким сокровищем! Какая цена была бы слишком дорогой за любовь такого божественного создания? И что я не отдал бы, чтобы освободиться от своего обета и открыть ей мою любовь перед лицом Бога! Боже милосердный! Видеть эти глаза так близко! Вечно находиться рядом с ней, чтобы когда-нибудь она почувствовала ко мне признательность. Это сон, это настоящий рай!

Словно потерянный, бродил он по своей келье. Мысли о препятствиях, мешающих удовлетворению его желаний, будоражили его кровь. Все его лицемерие едва помогало ему скрывать гнусную и похотливую природу тех истинных чувств, которые влекли его к невинной Антонии. Его взгляд упал на изображение Мадонны, которой когда-то он так восхищался. Он с яростью сорвал картину со стены, бросил на пол и раздавил каблуком.

— Шлюха!

Несчастная Матильда! Ее любовник презирал в ней чрезмерную любовь к нему!

Удрученный, он рухнул на стул. На столе лежала карточка с адресом Эльвиры, он взял ее. Внезапно ему пришла в голову мысль, что тем исповедником, которого просили прислать, мог бы быть и он сам, что позволит ему открыто войти в дом Антонии. Он не колебался ни минуты, его страсть была слишком сильна, чтобы попытаться устоять перед возможностью, которая вдруг ему представилась. Выйти незамеченным из монастыря ему не составило труда, а натянув на голову большой капюшон, он мог не опасаться, что кто-нибудь признает в нем сурового Амбросио. Он побаивался только бдительности Матильды, но льстил себя надеждой отыскать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы усыпить ее ревность.

Он вышел из монастыря через потайную дверцу в тот самый час, когда все испанцы наслаждаются сиестой. Улица, опаленная солнцем, была совершенно пустой, и он беспрепятственно добрался до двери доньи Эльвиры. Он позвонил, ему открыли, и старый слуга, следом за которым он поднялся на второй этаж, проводил его в некоторое подобие передней, куда вела дверь из комнаты умирающей. Антония, находившаяся у ее изголовья, незамедлительно бросилась к нему навстречу. Она не поверила своим глазам, как только увидела, что перед ней знаменитый Амбросио, и, затрепетав от радости и смущения, тут же объявила об этом матери. Потом, усадив его в кресло у изголовья больной, она вышла из комнаты.

Амбросио немедленно начал обольщать Эльвиру, и сначала казалось, что он в этом преуспел. Смерть была для него явлением обычным, и не существовало той тревоги, которую он не умел бы рассеять, или страха, который он был бы не способен уничтожить. Под влиянием его увлекательного и убедительного красноречия открывшаяся перед ней бездна наполнилась утешениями. Он научил ее смотреть на смерть как на переход, после которого душа обращается к милосердию Создателя. Умирающая слушала его взволнованно и отрешенно. Увещевания Амбросио мало-помалу вызывали у нее доверие, и, покидая ее, он уже обещал в случае несчастья поместить Антонию в приличный монастырь в качестве свободной пансионерки. Эти доказательства участия полностью завоевали сердце несчастной. Он попрощался, пообещав прийти на следующий день в это же время, но попросил, чтобы его визиты сохранялись в глубокой тайне. Затем он вышел из комнаты, не забыв дать прощальное благословение.

На площадке он встретил Антонию и не смог отказать себе в удовольствии провести несколько минут рядом с ней. Он подбодрил девушку, говоря, что теперь ее мать кажется спокойнее и через некоторое время она несомненно полностью поправится. Он спросил у Антонии, есть ли у них семейный лекарь, и пообещал прислать врачевателя из монастыря. Затем рассыпался в похвалах Эльвире, ее терпению и душевной стойкости. Сердце Антонии переполняла благодарность, радость светилась в глазах, где еще не просохли слезы.

С каким наслаждением слушал Амбросио эти слова признательности: нежная мелодичность ее голоса, утонченность манер, трогательное выражение ее очень живого лица — все это соединилось в ней, чтобы вызвать его восхищение.

Но, увы, ему уже следовало прервать эту беседу, которая была так сладостна для него. Специально для Антонии он вновь рассказал о своих намерениях и повторил для нее, что он не хотел бы, чтобы стало известно о его визите. Антония обещала ему хранить тайну. Затем он ушел, а Антония бросилась к матери, торопясь поскорее узнать ее мнение о настоятеле.

— Я уже слышала хорошие отзывы о нем, — ответила та, — а строгость его рассуждений и убедительное благородство его манер не могут заставить изменить это мнение. Но что меня больше всего в нем поразило, так это странный тембр его голоса, и теперь он не перестает меня преследовать. Он кажется слишком привычным для моего слуха, хотя я его никогда не слышала. Или я знала настоятеля раньше, или его голос удивительно похож на чей-то другой, который я часто слышала. Некоторые модуляции его голоса вызвали у меня такие странные чувства, так глубоко взволновали мое сердце, что я все думаю об этом и не могу понять почему.