Монах

Она находилась в каморке, смежной с ее спальней. Как раз в это время она раздевалась, чтобы принять ванну, и монах имел прекрасную возможность подробно разглядеть восхитительные пропорции ее тела. Наконец упала последняя одежда, которая еще была на ней, и, подойдя к приготовленной для нее ванне, она попробовала ногой воду, но тут же отдернула ее, почувствовав холод. Хотя она не знала, что за ней наблюдают, естественное чувство стыдливости заставляло ее прикрывать свои прелести, и она стояла в нерешительности перед ванной в позе Венеры Медицейской. В это время к ней подлетела ручная коноплянка, опустила головку между ее грудей и, играя, начала их поклевывать. Смеющаяся Антония напрасно пыталась прогнать ее из этого прелестного убежища, ей пришлось поднять обе руки. Амбросио не мог больше вынести этого зрелища, его желания дошли до исступления.

— Я сдаюсь, — закричал он, швыряя зеркальце на пол. — Матильда, я иду за вами, делайте со мной что хотите.

Она не оставила монаху времени для размышления, быстро слетала в свою келью и тут же вернулась с маленькой корзинкой и ключом от кладбищенской калитки, который оставался у нее после их первого посещения гробницы.

— Идемте, — сказала она, беря его за руку, — следуйте за мной, и вы станете свидетелем результатов собственной решимости.

С этими словами она поспешно увлекла его за собой. Они добрались до кладбища незамеченными, открыли дверь гробницы и оказались перед винтовой лестницей. До сих пор путь им освещал яркий свет луны, но сюда ее лучи не проникали. Лампой на этот раз Матильда не запаслась. Не отпуская руки Амбросио, она спускалась по ступеням лестницы, но, поскольку их окружала глубокая темнота, они вынуждены были продвигаться вперед медленно и осторожно.

Они уже довольно долго кружили по лестнице, когда Матильда почувствовала, что у монаха, идущего рядом с ней, уже зуб не попадает на зуб.

— Вы дрожите, — сказала Матильда своему спутнику. — Не бойтесь ничего, мы почти у цели.

Наконец они добрались до конца лестницы и дальше стали пробираться ощупью вдоль стен. После поворота они заметили вдалеке слабый свет, к которому и направлялись. Это была маленькая лампада, которая постоянно горела перед статуей Святой Клары. Зловещие и печальные отсветы освещали массивные колонны, поддерживающие свод. Но свет лампады был слишком слаб, чтобы рассеять густой мрак, в котором скрывались склепы. Матильда взяла лампаду.

— Подождите меня, — сказала она настоятелю, — я сейчас вернусь.

Сказав это, она углубилась в один из проходов, которые тянулись во всех направлениях и образовывали что-то вроде запутанного лабиринта. Амбросио остался один. Темнота благоприятствовала всем сомнениям, которые начинали снова подниматься в его душе. Он содрогался при мысли о той сцене, свидетелем которой ему предстояло сейчас стать, и боялся, как бы магические видения не толкнули его на какой-нибудь поступок, после которого он уже навсегда будет разлучен с небом. Он больше не чувствовал за собой права просить помощи у Бога и, с другой стороны, не осмеливался самостоятельно вернуться в монастырь, боясь заблудиться в подземных лабиринтах. Его судьба была решена, и у него не было никакой возможности избежать ее. Таким образом он боролся со страхами, призывая на помощь все аргументы, которые помогли бы ему мужественно выдержать это испытание. Он убеждал себя, что всегда будет время раскаяться и что, поскольку он обращается к помощи потусторонней силы только через Матильду, колдовство не может быть поставлено ему в вину. Он читал много сочинений на эту тему и уговаривал себя, что пока он не отказался от спасения формальным актом, подписанным своей собственной рукой, Сатана не будет иметь никакой власти над ним, и он для себя твердо решил никогда не подписывать такой акт, как бы ему ни угрожали или какие бы выгоды ему ни сулили.

Таковы были размышления Амбросио, которым он предавался, пока ждал возвращения Матильды. Внезапно он услышал какой-то глухой голос, который, казалось, раздавался где-то рядом; он вздрогнул и прислушался. Через несколько минут звуки повторились. Они напоминали стоны тяжело больного человека. В любой другой момент это обстоятельство только подстегнуло бы его внимание и любопытство, но сейчас его основным ощущением был страх, а его рассудок был взбудоражен зловещими картинами, поэтому он тотчас же представил себе, что вокруг него бродит какая-то страдающая душа. Звуки не приближались, но он продолжал периодически их слышать. Иногда они становились более отчетливыми, как будто страдания стонущего человека становились острее и мучительнее.

Иногда ему казалось, что он различает слова, и один раз он был уверен, что слабеющий голос восклицал:

— Господи! О Господи! Никакой надежды, никакой помощи!

Эти слова сопровождались еще более сильными стонами, затем все затихло, и воцарилась тишина, более гнетущая, чем прежде.

«Что это значит?^ — подумал ужаснувшийся монах.

Внезапно у него в мозгу пронеслась мысль, которая заставила его окаменеть от ужаса; он вздрогнул, и его напугал его собственный вздох.