Монах

Тридцать лет он прожил в Питере. Совершенно случайно оказавшись в этом городе, он прижился в нем. И хотя работа занимала большую часть суток, он находил время полюбоваться этим удивительным созданием архитектурной мысли, его улицами и площадями. Он гулял по Английской и Дворцовой набережным, мимо площадей, вытянутых вдоль Невы, окруженных царскими дворцами и государственными учреждениями, и не переставал удивляться пышности и великолепию «Северной Венеции», как принято было называть этот город.

Жить в Питере, особенно в первые годы, было трудно. Он скучал по яркому сибирскому солнцу, по своим землякам-сибирякам, общительным и понятным, по чистым сибирским рекам. Низкие темные облака, сырость, постоянные дожди — все это давило, заставляло постоянно вспоминать край своего детства и юности. Да и люди здесь были более замкнутые, обособленные, ревниво оберегающие свой внутренний мир.

Питер — это два города. Исторический и обыкновенный, типовой, каких сотни. Типовые для простоты называют «спальными районами». Вначале и он жил в таком районе, а через несколько лет переехал в центр, в настоящий Петербург. Жить в исторической части города тоже нелегко, как будто живешь в музее, всегда на обозрении. В спальных районах — большая скученность и масса неудобств. Чего стоит одна дорога до дому! Однако он не задумывался об этом — не было времени. Главным смыслом его жизни была работа.

В Сибири он выучился на строителя и своим упорством и настойчивостью многого добился в профессии. Ему стали поручать все более ответственные объекты. Они хоть и находились в городской черте, но были прикрыты от людского взгляда. Все они строились для того, чтобы выпускать продукцию оборонного назначения. Он гордился подобным доверием, хотя мало кто знал, какой ценой достаются ему эти успехи… Дома его не видели сутками. Но это сверхнапряжение делало его сильным, выносливым и уверенным в себе человеком. Он поднимался по служебной лестнице, но каждая последующая ступенька давалась все тяжелее. Пришло время, когда ему доверили руководить крупнейшим коллективом, выполнявшим самые ответственные задачи. Жить он стал на работе, а с родными встречался по большим праздникам. Надо отдать должное его любимой жене Нине, которая понимала его и заботилась о нем.

Он не заметил, как две дочки закончили школу, потом стали невестами, вышли замуж и подарили ему четырех внуков. Только тогда он понял, что большая часть жизни прожита, ему уже за пятьдесят. Но он не смог остановиться и уйти на отдых. Да и как уйдешь? Общество стало новым, к власти пришли другие правители. Прежние мало заботились о людях, все больше на словах, а новые и про слова забыли, занимались собой. Пенсии стали такими убогими, что жить на них стало невозможно, и умиреть нельзя — денег не хватит на простенький гроб и могилу. Какой уж тут отдых, тяни лямку, пока не упадешь. На улице падать не рекомендуется — никто не заметит.

Он поседел, постарел, набрался жизненного опыта, научился думать и анализировать. Вместе с этим приобрел множество возрастных болячек, от которых, увы, никуда не деться. Человеческий организм, как и любой механизм, имеет свойство изнашиваться: какие-то детали выходят из строя, что-то требует замены.

Религия в его жизни занимала едва ли не последнее место. Сказать точнее, вообще никакого места не занимала. Он не был убежденным атеистом, иногда и в церковь захаживал, но к церковным обрядам был равнодушен.

В Петербурге церквей построили великое множество и, несмотря на лихолетье советских времен, многие из них уцелели. Он любил заходить в собор Петра и Павла, который был почти ровесником города, здесь хоронили русских царей, начиная с Петра Великого. Часто бывал в Казанском соборе, когда-то главном общегородском храме, поражавшем своим величием и монументальностью, множеством колонн из розового гранита, бронзовыми скульптурами. И все равно эта роскошь не трогала его душу.

После свержения советской власти набожность стала в большой моде среди российского чиновничества. Президенты и их холуйское окружение стали присутствовать на богослужениях в главных российских храмах, истово крестясь, демонстрируя глубокую религиозность. Разве что земных поклонов не били.

Мода не затронула его, и не потому, что он верил в коммунистические идеалы. Он был далек и от них. В их деревне не было церкви, а это чрезвычайно много значит в воспитании ребенка. Церковь могла воздействовать на детский ум, несмотря на оголтелую атеистическую пропаганду, которую вели в школе, в клубе, в газетах, журналах и книгах Он стал атеистом, потому что атеистами были все вокруг. Ему внушили, что церковный пафос — лживый, искусственный, попы все врут, бога нет, космонавты летали, никого не видели… Еще в юности он увлекся театром, и именно театральный пафос послужил для него образцом искренности и правды. Это увлечение наложило отпечаток на его чувства и мысли, на способ их выражения.